Николай Некрасов - читать онлайн книгу. Автор: Михаил Макеев cтр.№ 91

«Начало поэмы» — не более чем изящная виньетка, автоэпиграмма на чрезвычайно серьезную тему. Существенно более важное место среди некрасовских текстов занимает написанное тогда же стихотворение «Памяти Добролюбова». Здесь образ героя, революционера, который только намечался в «Поэте и гражданине» и «Рыцаре на час», доведен до канонических черт, а его свершения приобретают просто-таки космические масштабы. Это суровый человек, пренебрегающий радостями жизни, в том числе сексуальными, всю энергию направляющий на служение Отчизне:

Высшее служение Родине для этого человека заключается в смерти: «Учил ты жить для славы, для свободы, / Но более учил ты умирать». По своему учению поступает и Добролюбов — он гибнет: «Но слишком рано твой ударил час / И вещее перо из рук упало». Умирая, он возвращается в ту землю, которая его породила:

В результате его смерть позволяет земле по-прежнему плодоносить:

В этих строках образ героя приобретает почти мифологические черты бога или героя, приносящего собственные плоть и кровь в жертву ради спасения мира и людей, ради того, чтобы земля продолжала плодоносить, во искупление грехов бесчисленных поколений, ее населявших. Риторическая сила «Памяти Добролюбова» огромна, а созданный иконографический образ — невероятно притягателен для тех, кто посвящал свою жизнь революционной деятельности: это стихотворение будут вспоминать террористы перед покушением и в тюрьме перед казнью, цитировать наизусть народовольцы, отправляющиеся на каторгу.

Люди титанического склада, подобные идеализированному Некрасовым Добролюбову, люди действия «высоко возносятся» над простыми смертными, и поэту даже не приходит в голову равнять себя с ними. Они гибнут «безупречно» за народ, идут помочь таким, как Орина или ее несчастный сын. Но откуда они узнают, что кто-то нуждается в помощи? Об этом ведь не информируют газеты. Кто будет слушать слова крестьянки («Мало слов, а горя реченька») и сделает их страстным призывом ко всем, в ком еще не умерло чувство «чести»? И здесь поэт обретает смысл существования и свое место.

Об этом — начатая, возможно, существенно раньше, но завершенная в том же году «Железная дорога». Ее знаменитый эпиграф, являющийся своеобразной «пятой главкой», ставит вопрос, на который первый ответ дает генерал: «Ваня (в кучерском армячке). Папаша! кто строил эту дорогу? Папаша (в пальто на красной подкладке). Граф Петр Андреевич Клейнмихель, душенька! Разговор в вагоне». Генерал называет имя человека, который руководил постройкой дороги. Тот для него и есть ее «строитель». Автор утверждает, что и этой железной дорогой, и всеми остальными благами цивилизации и культуры (в том числе пресловутым Колизеем и собором Святого Стефана) мы обязаны народу. Как говорит Ваня:

Народ достоин не презрения, выражаемого генералом вслед за пушкинским Поэтом, героем пародируемого здесь стихотворения «Поэт и толпа» («варвары, дикое скопище пьяниц»), но великой любви и уважения. В «Железной дороге» уважения к себе требует сам народ. Погибшие крестьяне обращаются к тем, кто ездит по построенной ими дороге:

Мужикам, уже мертвым, почему-то важно, чтобы их поминали добром и были благодарны за их труд. Как будто забвение для них — это вторая смерть. Ответом на их призыв помнить их, а не графа Клейнмихеля, собственно, и является сама «Железная дорога». Некрасов использует свое искусство слова, чтобы вывести из забвения подлинных строителей, напомнить людям, умеющим читать, чем куплены их благополучие и праздность, сколько их «братьев» погибло, было замучено, чтобы они могли предаваться празднику жизни. Некрасов как бы «дает народу слово», в его поэзии народ может говорить. Поэт даже приходит на помощь народу: он как будто «редактирует» речь мужиков, помогает им высказать то, что они хотят, лучше, чем они могут (о чем не сказали крестьяне из «Размышлений у парадного подъезда», бурлаки из «На Волге»): «Всё претерпели мы, божии ратники, / Мирные дети труда». Поэт тем самым становится соратником героя-революционера, отдавая народу самое дорогое — свою поэзию. «Железная дорога» — это поэтический манифест Некрасова, подводящий итог всей его поэзии, заново определяющий ее как своеобразную форму служения народу.

В 1864 году мировая общественность праздновала трехсотлетие со дня рождения Шекспира. Некрасов задумал осуществить (совместно с имевшим уже опыт издания Шиллера Николаем Васильевичем Гербелем) издание полного собрания пьес великого драматурга. Этим проектом Некрасов усиленно занимался несколько лет начиная с 1865 года: собирал уже сделанные переводы, проводил переговоры с переводчиками или их наследниками, иногда конфликтуя со своим партнером, позволившим себе выпустить первый том без согласования с ним. В письме Гербелю Некрасов предстает вежливым, но одновременно жестким и требовательным бизнесменом.

1865 год принес новый юбилей — столетие со дня смерти Михаила Васильевича Ломоносова, превратившийся в официозное мероприятие. Некрасов отнесся к нему существенно холоднее — лишь подписался на торжественный обед на 550 персон, состоявшийся 7 апреля в зале Санкт-Петербургского дворянского собрания, но не явился на него.

В этом году история «Современника» вступила в заключительную стадию. Отчуждение между издателем и его сотрудниками Антоновичем, Елисеевым, Жуковским, Пыпиным достигло апогея. Восприятие ими Некрасова как хозяина, а себя как наемных работников привело к попытке «захвата» журнала. Отчасти неожиданно, отчасти предсказуемо сам Некрасов оказался в роли «капиталиста», против которого подняли бунт его «рабочие». Началом «переворота» стала затеянная сотрудниками «Современника», постоянно подозревавшими своего патрона в нечистоплотности, ревизия бухгалтерских книг журнала.

Эта история сохранилась в воспоминаниях двух затеявших дело «бунтарей». Елисеев описывал ее так: «И вот мы, честные люди, по инициативе нашего политэконома, решились заставить Некрасова именно сделаться таким же честным человеком, как и мы. Один раз, когда Некрасов стал жаловаться на бедность доходов журнала, на недостаточность денег и на наши возражения предложил нам проверить его конторские книги, то мы, о срам, вызвались идти и делать самоличную поверку… И вот гурьбой все мы, сотрудники «Современника» — я, Ю. Г. Жуковский, М. А. Антонович, В. А. Слепцов, А. Ф. Головачев — отправились к Панаеву. Не помню, был ли на ревизии А. Н. Пыпин. Панаев принял нас очень любезно, раскрыл все книги и стал давать объяснения по своим бухгалтерским счетам. Мы, не знакомые с бухгалтерским счетоводством, шутили, спорили, смеялись над теми qui pro quo ^[32], которые получались в наших понятиях по объяснениям Панаева к терминам бухгалтерии».