Николай Некрасов - читать онлайн книгу. Автор: Михаил Макеев cтр.№ 113

Напечатанная в апрельской книжке «Отечественных записок» за 1872 год поэма «Княгиня Трубецкая» вызвала на удивление благожелательные отклики критиков, называвших ее достойной встать в один ряд с лучшими произведениями Некрасова. И сам автор, видимо, был ею доволен. В конце апреля или начале мая ему пришла мысль написать поэму о другой жене декабриста, Марии Николаевне Волконской, также отправившейся за мужем в Сибирь. Особенно привлекательной тему делало наличие собственноручных записок княгини у Михаила Сергеевича Волконского. Правда, тот, хранивший мемуары матери как величайшую реликвию, отказался дать их поэту в руки и устроил читку у себя дома. Этот знаменитый эпизод сохранился в воспоминаниях князя: «Некрасов по-французски не знал, по крайней мере настолько, чтобы понимать текст при чтении, и я должен был читать, переводя по-русски, причем он делал заметки карандашом в принесенной им тетради. В три вечера чтение было закончено. Вспоминаю, как при этом Николай Алексеевич по нескольку раз в вечер вскакивал и с словами «Довольно, не могу» бежал к камину и, схватясь руками за голову, плакал, как ребенок». Некрасовские заметки сохранились, они представляют собой своеобразный конспект мемуаров княгини.

Некрасов, однако, не был удовлетворен своими записями и, отправляясь в июне в Карабиху, где собирался работать над поэмой, обратился к Волконскому с просьбой: «Вы сами подали мне мысль, что я хотя местами мог бы воспользоваться тоном и манерою записок М. Н. В[олконской], которые должны послужить основой для моей поэмы. Да, это было бы хорошо; в записках есть столько безыскусственной прелести, что ничего подобного не придумаешь. Но именно этою стороною их я не могу воспользоваться, потому что я записывал для себя только факты, и теперь, перечитывая мои наброски, вижу, что колорит пропал; кое-что затем припоминаю, а многое забыл. Чтоб удержать тон и манеру, мне нужно бы просто изучить записки, и вот моя просьба. Есть русская пословица: кормили до усов, кормите до бороды; дайте мне, князь, эти записки на 2 месяца моего отъезда, и Вы не можете себе представить, какое великое одолжение Вы мне окажете. Я теперь весь поглощен мыслью о моей поэме, еду с намерением написать ее и чувствую, что мне недостает кое-чего; недостаток этот будет парализировать работу; поправить можете беду только Вы, Михаил Сергеевич. Я искренне Вас прошу, и не будет меры благодарности в моей душе. — Со мною едет в деревню моя сестра, она хорошо переводит (переводила много для «Современ[ника]» и «Отечественных] зап[исок]»). Она переведет мне записки; осенью, по приезде в Петербург, я вручу Вам и перевод, и оригинал, и даю честное слово, что не оставлю у себя списка и не дам никому. Словом, даю Вам право огласить меня бесчестным человеком, если у кого-нибудь появится от меня хоть страница этих записок; да и у себя не оставлю списка. Если умру ранее осени, записки возвратит Вам моя сестра. Словом, записки мне очень хочется иметь, и мне кажется, что они необходимы для успешного выполнения моей работы».

Князь отказал: «Уважаемый Николай Алексеевич, к крайнему моему сожалению, не могу исполнить Вашего желания. Записки моей матери набросаны для меня одного и никогда не покидали меня: это самое дорогое мое наследство ее… Не сетуйте на меня: Вы первый и единственный человек, которому я решился прочесть их, между тем как они у меня уже более 12 лет. Что же касается влияния их на задуманную Вами поэму, то не полагаю, чтобы тон мог придать ей выгодный колорит, так как он целиком перейти в нее не может. Они так интимны, так семейны, что это не представляется возможным».

Очевидно, Михаил Сергеевич не понимал главного: для Некрасова были ценны именно личные записки, сохранявшие неповторимые интонации, которые он хотел воспроизвести. Сестра поэта вспоминала о процессе работы Некрасова над совершенно на первый взгляд непохожим произведением: «Орина, мать солдатская» сама ему рассказывала свою ужасную жизнь. Он говорил, что несколько раз делал крюк, чтобы поговорить с ней, а то боялся сфальшивить». Это-то желание «не сфальшивить», непонятное князю Волконскому, и заставляло Некрасова просить рукопись.

Но в этот раз пришлось обойтись без вслушивания в интонацию, воскрешать ее в памяти. 10 июня, в тот же день, когда Некрасов писал Волконскому, видимо, предпринимая последнюю отчаянную попытку убедить его, он вместе с Зиной и сестрой отправился в Карабиху и оставался там до начала августа. До 21 июля Некрасов напряженно работал над поэмой. О ее завершении вспоминает Наталья Павловна Некрасова: «Однажды после нескольких дней интенсивной работы Николай Алексеевич пришел к брату и сказал: «Пойдем в парк под кедр, я буду вам читать «Русские женщины»; я написал конец». Мы пошли, и поэт своим немного глухим голосом прочел нам всю поэму. Мы слушали с затаенным дыханием и не могли удержаться от слез. Когда он кончил и взглянул на своих слушателей, то по их взволнованным лицам и влажным глазам понял, какое сильное впечатление произвело на всех произведение, и был счастлив. Он велел подать шампанское. Мы чокались, поздравляя его с блестящим окончанием его многолетнего труда. Да, помню, это был день великого подъема, торжества и удовлетворения».

После завершения «Княгини Волконской», в октябре, Некрасов показал поэму сыну главной героини и внес практически все исправления, о которых тот просил, в частности, убрал сцену родов, которую Михаил Сергеевич счел слишком интимной.

Поэма «Княгиня Волконская» представляет собой попытку воссоздания того прошлого, которое актуально для настоящего, имеет признаки настоящего и как бы благословляет его: здесь есть любовь к народу, благородные цели, самоотверженный подвиг, но одновременно есть и исторические реалии, есть, как и в «Княгине Трубецкой», широкий исторический и культурный фон — благо сама фигура Марии Николаевны Волконской, дочери прославленного генерала, героя Отечественной войны 1812 года Николая Николаевича Раевского, хорошей знакомой Пушкина, невестки знаменитой хозяйки литературного салона Зинаиды Александровны Волконской, давала большой материал для того, чтобы сделать этот фон очень насыщенным. Несомненно стремление Некрасова показать развитую светскую женщину, тонкую художественную натуру, при этом не страшащуюся никаких испытаний. Поэма задумана как «пара» к «Княгине Трубецкой», во многом повторяет ее композицию. В обеих поэмах изображен момент решимости героинь ехать за своими мужьями; предыстория создает картину того роскошного и утонченного образа жизни, с которым им приходится расстаться; показано преодоление ими сопротивления — родных, императора, губернатора. И в той и в другой поэме отсутствует описание жизни героинь в местах каторги — с Трубецкой читатель расстается на заключительном этапе ее пути в Сибирь, с Волконской — когда она получает первое свидание с мужем. Жены декабристов стремятся в самое страшное и мрачное место в стране, которое, тем не менее, есть место света, поскольку в нем содержатся праведники. В этом опасный смысл обеих поэм — они говорят о том, что в России лучшие люди — те, что сидят в тюрьме.

Уже в Карабихе узнал Некрасов о первом предостережении, объявленном «Отечественным запискам» за статью Демерта в ведшейся им рубрике «Наша общественная жизнь» — начала сказываться смена цензурного начальства. Впрочем, редакция была склонна ругать скорее самого автора, чьи статьи давно не удовлетворяли редакторов, но найти ему замену пока не могли. Предостережение не поставило издание на грань остановки (в запасе оставалось еще два), но показало его потенциальную уязвимость, а потому требовалось проявлять еще больше бдительности.