Слушая Маркуса, Эулалия успокаивалась. Она уже винила себя за нелепые подозрения. Как ей навредили прошлые несчастья! Она сделалась глупой и подозрительной! Ещё секунда, и она рассмеялась бы. Но... не рассмеялась. Какой-то червячок сосал её сердце. Что-то подсказывало ей, что не всё обстоит так безоблачно, как говорит Маркус и как ей самой хотелось бы.
— Нет на свете никакой Жустини, поняла? — завершил свои рассуждения Маркус. — Есть только ты и твои медовые губы!
Эулалия не противилась поцелую. Ей так хотелось опять оказаться в мире, где все обходятся без лжи, где можно без опаски доверять человеку, с которым познакомилась в трамвае...
Простившись с Эулалией, Маркус быстро зашагал по улице. Губы у него побелели от ярости. Если бы Жустини оказалась перед ним, он стёр бы её в порошек.
— А я-то щадил её! – повторял он.— А она оказалась девкой! Подлой, мелкой продажной девкой! Ей нужно было всё изгадить – себя, меня, нашу с ней любовь, а заодно и Эулалию!
Когда Маркус добрался до борделя, то уже несколько успокоился, но всё-таки лицо у него было таким страшным, что Жустини стало не по себе.
— Что случилось? — спросила она.
— Ты написала письмо, — ответил он. — Если бы ты была мужчиной, я бы за это письмо убил тебя. Благодаря ему, я узнал, что ты всего-навсего продажная девка, и мне стыдно, что я тебя когда-то любил.
Жустини молчала.
— Письмо написала я, — выступила вперёд Малу, которая стояла рядом и слышала слова Маркуса. — Да, я — продажная девка, и не выдаю себя за другую. Зарабатываю свой хлеб, как могу, спасибо, есть охотники. А вот почему порядочные мужчины трусят, врут и малодушничают, это¬го я не знаю, но хотела бы знать!
— Бордель, он и есть бордель, — в ярости огрызнулся Маркус, оглянувшись на Малу, которая стояла подбоченившись и с презрением смотрела на молодого человека.
— Забери меня из борделя, Маркус, — проговорила Жустини.
Теперь пришёл черёд молчать Маркусу, и он молчал. Тяжело, каменно молчал.
Жустини всё поняла. И словно бы оледенела. Превратилась в статую.
— Ну, тогда уходи, — с трудом разомкнув губы, произнесла она. — Иди к своей девственнице!
Маркус повернулся и вышел. С тех пор он так и не нашёл покоя. Тревога, смута, растерянность царили в его душе. Как в спасительный омут кинулся он в водоворот свадебных хлопот, помогая Жозе Мануэлу: нанимал музыкантов, расставлял во дворе столы, а сам никак не мог примириться с произошедшим. Всё причиняло ему боль — мысли о Жустини, мысли об Эулалии, и о самом себе тоже.
Но в таких случаях лучше думать о других. О Жозе Мануэле, который женится. О Марии, которую он, Маркус, приведёт на эту свадьбу, чтобы её утешить.
Эулалия, вернувшись домой, сожгла письмо.
— Пусть вместе с ним горит и та, что его написала, — произнесла она, глядя, как корчится в огне бумага. — Но если эта Жустини существует, я выцарапаю ей глаза!
Соледад, поглядев на свою красавицу, подумала, что дочь её стала за это время взрослой женщиной. И пожелала от души, чтобы сердечные волнения Эулалии разрешились как можно благополучнее, чтобы она вышла замуж и стала им настоящей помощницей. Им с отцом не помешала бы молодая деятельная энергия Эуалалии. Они с Маноло мечтали о расширении фабрики, и Маноло отправился и провинцию продавать их маленький домик — единственное достояние, которое у них было. Соледад понимала необходимость этого, но глаза у неё были на мокром месте, так много было связано с этим дорогим для неё местом. Расплакалась о родном гнезде и Эулалия. Крепко обнявшись, две женщины плакали о безмятежном прошлом, боясь неизвестности, которую сулило им будущее.
Глава 30
Мария места себе не могла найти. Казалось бы, она должна была почувствовать себя счастливой: рядом с ней был Тони, её Тони! Но она чувствовала себя несчастной. Тони принадлежал не ей. После того, как по одному только слову, сказанному шёпотом Мариузой из-за двери, он прыгнул в окно, а потом ушёл из пансиона под руку с Камилией и вот уже несколько дней не появлялся, Мария с особой, горькой отчётливостью поняла, что Тони давно уже ей не принадлежит — он принадлежит Камилии.
Погрузившись в горестные размышления, Мария сидела в кресле-качалке в садике пансиона, рассеянно глядя, как няня занимается с Мартинью.
Вот ещё одна её боль! С недавних пор ей стоило только окликнуть сына по имени, как перед ней вставало лицо мужа. Она не любила Мартино, однако его неожиданная гибель не могла не подействовать на неё. Они прожили вместе несколько лет, она сидела возле его кровати, когда он лежал, истекая кровью. И он тоже заботился о ней, всегда был для неё поддержкой, любил её сына, сделал его своим наследником... Любимым он для неё не стал, но всё-таки был ей мужем. Она потеряла его, овдовела, и теперь иногда чувствовала себя беззащитной и одинокой.
Но если бы только это! Мария чувствовала себя косвенно виноватой в гибели Мартино. Когда следователь допрашивал её, когда предполагал, что она могла стать убийцей, Марии трудно было защищать себя, потому что, лёжа ночами без сна, мечтая отыскать Тони, она представляла иногда, как коварная река топит лодку, на которой плывёт Мартино, или поезд сходит с рельсов, или лошадь сбрасывает седока. Нет, впрямую она не желала ему гибели. Так она пыталась хотя бы в воображении отстраниться от него и сделать невозможными их супружеские отношения. Когда она узнала о гибели Мартино, то сначала почувствовала облегчение, но ей тотчас же стало стыдно за себя. Потом, с появлением Тони, всё это забылось. Но Тони, к сожалению, не спешил уходить от жены, и, похоже, не слишком обрадовался, узнав, что у него есть сын. Наверное, тоже из-за ненавистного имени? Он столько раз слышал: Мартинью! Мартинью!..
Марии стало жаль себя до слёз. Она вспомнила, сколько перенесла горя — потеряла отца, бабушку, мужа, ребёнка... В минуты отчаяния она всегда вспоминала бабушку Луизу, деятельную, любящую, которая заменила ей мать. Мартино рассказал ей о смерти бабушки. Но иногда отчаянная мысль посещала Марию: а что если бабушка Луиза жива? Мартино мог её обмануть. Она успела узнать, что он был способен и на такое.
Иногда Марии казалось, что она сходит с ума. Жизнь всё перемешала, и она больше не могла отличить, где в ней чёрное и где белое. Мартино был и хорошим, и плохим. Её сын был от Тони, но стал наследником Мартино. По бабушке Мария отслужила заупокойный молебен, но ей казалось, что старушка жива. Кто поможет во всём этом разобраться? Мария была одна! Одна! Одна! А самый родной ей человек не хотел этого понять. Неужели ему достаточно коротких свиданий, утоления телесной страсти? А она хочет быть с ним рядом днём и ночью, заботиться о нём, помогать ему, рожать от него детей!
— Неужели ты забыл, Тони, что твоя жена — это я? — шептала Мария в смятении.
Поначалу она была так уверена в любви Тони, что о Камилии даже не думала. Она не считала её даже соперницей и великодушно отпускала домой своего возлюбленного, не сомневаясь, что он принадлежит только ей, Марии. Она ни разу не спросила, когда они поженятся, будучи уверенной, что произойдёт это, как только рассеется кошмар, связанный с гибелью Мартино. Ей казалось, что Тони хочет этого точно так же, как она сама. Потом её стало удивлять, что Тони никогда не говорит об их совместном будущем, не предлагает ей помечтать о том времени, когда они, наконец, будут вместе навсегда. Мария одна пережила тяжёлые дни следствия. Ей помогал только Фарина. Но она и тогда оправдала Тони: он держался в стороне из тактических соображений — чтобы у следователя не появились дополнительные основания подозревать бедную Марию в желании погубить мужа. Отстранённость Тони была проявлением его любви. Но ощущение безучастности Тони по отношению к ней посещало Марию всё чаще, и вот сейчас, в этом саду, она поняла, что за своё счастье с Тони она должна бороться. Она преувеличила его привязанность. Он успел привязаться к другой...