Коллонтай - читать онлайн книгу. Автор: Леонид Млечин cтр.№ 78

Шестнадцатого декабря 1926 года Коллонтай писала Литвинову из Мехико: «На вокзале в Мехико и на пристани в Веракрусе встречало много рабочих, студентов и сочувствующих нам лиц с красными флагами и возгласами «Да здравствует Союз!». От речей воздержалась. Вся пресса посвятила много внимания приезду нового полпреда… Кубинские власти, эти вассалы Соединенных Штатов в полном смысле слова, не разрешили мне спуститься в Гаване наравне с другими пассажирами под предлогом, что по кубинским законам об иммиграции одиноко едущим женщинам спуск на берег воспрещен. Пароход «Лафайет» был подвергнут блокаде всё время стоянки, на него не допускали посторонних…»

Иностранным журналистам Александра Михайловна рассказывала, что сама выбрала Мексику, потому что устала от работы в Норвегии и много слышала о древней цивилизации ацтеков. Женщина-посол произвела на мексиканцев впечатление (см.: Независимая газета. 2004. 5 апреля): «Думали, что госпожа Коллонтай будет похожа на суфражистку или на престарелую преподавательницу-протестантку. Но когда появилась элегантная дама в красивой шляпке, мы увидели, что госпожа Коллонтай, к счастью, на них не похожа. Перед встречающими предстала прекрасная женщина в полном расцвете».

Она сменила в Мехико первого советского полпреда Станислава Станиславовича Пестковского, польского революционера. Ему пришлось покинуть Мехико, потому что полпредство обвиняли во вмешательстве во внутренние дела страны — поддержке компартии. А Коллонтай попросили быть осмотрительнее, не поддаваться «соблазнам революционных авантюр».

Верительные грамоты президенту Мексики Плутарко Кальесу Александра Михайловна вручила 24 декабря 1926 года: «Прием в Национальном дворце. Черное шелковое платье, строгое. Шляпа и туфли куплены здесь. Белые перчатки — в руке… Пока идем через зал, надо сделать три поклона. Волнуюсь. Но я умею владеть собой в такие минуты».

Двадцать шестого декабря 1929 года из Мехико она писала Щепкиной-Куперник: «Живу я в отеле, так как в нашем официальном доме нет отопления, а я мерзну по вечерам… Как странно писать, сознавая, что ответ я получу лишь через два месяца! Ведь я почти на другой половине земного шара!»

Четвертого января 1927 года Александра Михайловна пометила в дневнике: «Не понимаю, как можно работать, когда в штате всего два ответственных человека: Хайкис и я. Других сотрудников всего трое. И даже нет настоящей охраны. И потом — нет диппочты. Деловые письма идут пароходами или через Нью-Йорк. Но тоже простой почтой. Письма сами шифруем. Мы страшно оторваны. Это жутко и грустно».

Коллонтай предложила президенту Мексики подготовить торговый договор, и в 1927 году коммерческие отношения между двумя странами, прерванные революцией, восстановились.

Запись от 8 апреля: «Максим Максимович Литвинов, узнав о моем нездоровье, предлагает мне сменить Мексику на Уругвай… Однако я считаю, что политический момент не позволяет мне именно сейчас заявлять об отозвании… Живем без денег. Финчасть еще сократила наши «кредиты» (ассигновки)… Прошу Литвинова о доассигновках. Георгий Васильевич Чичерин меня бы в этом поддержал, но он решительно не вмешивается в мексиканские дела, — это область Литвинова. Отношения же между ними еще обострились. Хайкис рассказывает, что бывали периоды в НКИД, когда Максим Максимович и Георгий Васильевич так друг друга не выносили, что вместо встреч переписывались из кабинета в кабинет. Хайкис, один из бесчисленных секретарей Чичерина, разносил эти записочки весьма ядовитого тона…»

За океаном Коллонтай чувствовала себя совсем оторванной от России. Грустное настроение ее не покидало. Иногда мучившие ее мысли прорывались наружу: «Я ненавижу инквизицию, ненавижу всё, что давит живой дух человека, что заковывает человека насильственно в шоры принятых моральных норм, если они ему чужды и непонятны…»

Жаловалась Андерсонам из Мехико: «У Вас весна, а у нас всё то же неизменное солнце днем и сухость, от которой трескается кожа. Я понимаю, почему у крокодилов она такая шершавая, и у нас с Пинной Васильевной кожа становится издали похожей на крокодилью…»

Но продержали Коллонтай в Мехико совсем недолго. Наркомат по иностранным делам информировал Александру Михайловну, что она может вернуться.

«Отозвание меня, — писала она в наркомат, — безусловно, нам невыгодно. Это будет истолковано как изменение курса нашей политики по отношению к Мексике… Самое выгодное для нас — это к началу лета заявить, что я еду в летний отпуск для лечения. Это будет самая безболезненная для Союза смена полпреда здесь».

Шестнадцатого мая Коллонтай записала в дневнике: «Москва дала согласие на мой отпуск. Значит, конец моей работы в Мексике. Надо бы радоваться, а я почти огорчена: согласие опоздало. Сейчас я уже втянулась в работу и привыкаю к климату и высоте…»

Пятого июня: «Накануне отъезда полиция задержала наш автомобиль, такси, конечно. Минута была неприятная. Быть окруженной мексиканской полицией с револьверами и ружьями наперевес в душную мексиканскую ночь, когда всегда слышишь необъяснимые глухие выстрелы… Иммунитет полпреда? Пока мы объяснились, пока подоспел Хайкис…»

Впоследствии она иногда не без удовольствия будет вспоминать Мексику, ее необычную для европейского человека красоту. Писала Зое Шадурской: «Красочно и странно нереально. Точно всё это в другой жизни, вне времени. И тишина Мексики, придушенность ее голосов. И оранжевость гор. И что-то мрачное, мистическое в воздухе, в настроениях. Какой-то примитивный страх и беспомощная покорность перед чем-то непонятным и вне нас стоящим. Я это объясняла вулканичностью почвы — ведь там нет земли — одна лава, покрытая тонким слоем пыли. И вся атмосфера точно напоена жаром вулканов. И так же придушена, как «спящий» вулкан…»

Осенью 1927 года оппозицию практически разгромили. Видных оппозиционеров (в общей сложности почти полтораста человек) выслали в отдаленные города под надзор чекистов. 15 октября в Ленинграде прошла юбилейная сессия ВЦИКа, посвященная десятилетию революции. На сессию приехали Троцкий и Зиновьев. Перед Таврическим дворцом устроили демонстрацию.

«Лидеров оппозиции, — писал сотрудник Коминтерна Виктор Серж (настоящее имя Виктор Львович Кибальчич, он из семьи известных революционеров), — поместили на трибуне отдельно от официальной группы. Толпа смотрела только на них… Процессия достигла возвышения, где стояли эти легендарные люди, ничего больше не значащие в государстве. В этом месте манифестанты молча замедляли шаг, тянулись тысячи рук, машущие платками или фуражками. Немой, сдавленный, трогательный клич приветствия.

Зиновьев и Троцкий принимали его с открытой радостью, уверенные, что видят свидетельство своей силы. «Массы с нами!» — говорили они вечером. Но что могли массы, смирившиеся до такой степени обуздания своих чувств? На самом деле каждый в этой толпе знал, что малейшим неосторожным жестом он рискует своим хлебом, хлебом своей семьи…»

Оппозиция прекратила свое существование. И для судьбы Коллонтай всё это имело значение. Сталину стало легче, и совсем уже бывшие оппозиционеры его в тот момент не беспокоили.

Александра Михайловна пометила в дневнике: «В Москве большие, серьезные сдвиги. Раскол партии — вот где опасность… Массы не идут за оппозицией, массы решительно ее не понимают. Я так и написала свою статью в «Правде», прочувствовав это, побывав по низам».