Суриков - читать онлайн книгу. Автор: Татьяна Ясникова cтр.№ 97

Разин был «избранником» не одного Сурикова — его личность привлекала огромное внимание современников и потомков, он стал героем фольклора. Спустя несколько лет после казни Степана Разина о нем на Западе была защищена диссертация ^[101]. О Разине создали произведения A. Пушкин, В. Гиляровский, М. Цветаева, В. Хлебников, B. Каменский, С. Чапыгин, В. Шукшин и многие другие. В конце XIX века популярной народной песней стало стихотворение Д. Н. Садовникова «Из-за острова на стрежень». По мотивам сюжета именно этой песни в 1908 году был снят первый российский художественный кинофильм «Понизовая вольница».

В 1918 году «Степана Разина» написал Борис Кустодиев, а в наши дни — известный исторический живописец Сергей Кириллов, проработавший над образом атамана многие годы.

Уже неоднократно отмечалось, что для своих картин Суриков не брал какой-либо эпизод, связанный местом и временем, а синтезировал события в целостное явление. Он не был иллюстратором учебника по истории, но соавтором истории самой. Когда его эскизы «Красноярского бунта» стали выходить слишком иллюстративными (сказывалась академическая выучка: возврат к тому, как создавался студенческий его «Княжий суд», очевиден), художник забросил дальнейшую проработку темы. Так было и со «Степаном Разиным» в его первом эскизе 1887 года.

У Сурикова нет уточняющей информации о том, какой из походов атамана отражен в картине. К картинному образу он шел постепенно. В его эскизах появлялись моменты военных действий, эпизоды казачьих бунтов, персидская песенная княжна.

Еще при создании «Стрельцов» художник заявлял, что не хочет будоражить народ сценами казней. И в «Разине» постепенно победило умиротворение. Суриков при этом заметил: «В самую революцию попал». Попал — как противник революции? 15 лет назад задуманный «Разин» как раз приплыл на своем челне в революцию, смута которой надвигалась издалека и шла нарастающим валом к своему апогею. Суриков не был ей близок — об этом говорит творчество его последнего десятилетия. Много времени он проводит за границей с семьей дочери — Кончаловских, погруженный в чисто художнические мысли и задачи. В 1908 году он создает портретный этюд младшей дочери Елены, сидящей за столом с букетом роз, наполненный, напоенный солнечным светом, словно спохватившись, что она оказалась в тени его жизни. Как православный человек, Василий Иванович Суриков был погружен в вины и раскаяния, внутренний человек в нем побеждал внешнего, большие картины «сворачивались» ввиду того, что явившаяся новая общественная жизнь оказывалась чуждой, привнесенной с запада, не выросшей из источника поколений; с ней говорить было не о чем.

Суриков показал себя неутомимым путешественником. Работая над «Разиным», он поклонился всем сторонам света и, не засиживаясь в мастерской, всегда стремился к солнечному необъятному небу. Из числа потомков первопроходцев Сибири, он был пронизан духом необъятных пространств. Этюды для «Степана Разина», как и для первой казачьей картины «Покорение Сибири Ермаком», он создавал в Сибири и на Дону. Красноярский ученый Иван Тимофеевич Савенков и позднее его сын — Тимофей Иванович были прототипами атамана. Позднее, в период переработки картины в 1909 году, художник напишет: «Относительно «Разина» скажу, что я над той же картиной работаю, усиливаю тип Разина. Я ездил в Сибирь на родину, и там нашел осуществление мечты о нем». Эти слова художника говорят о многом — он писал картину-мечту, вольную казацкую грезу, а революция бредила то мужицкой волей, то пролетарской диктатурой, она вообще отбрасывала феномен казачества из истории. Но обратимся к современникам и мемуаристам.

Яков Минченков, передвижник:

«…Вечерняя тишина над ширью Волги. Плывет с набега вольная дружина. Везет отбитое в Персии и у купцов добро. Песни и разгул. Один Степан Тимофеевич далек от веселья; задумался думой, как сделать вольным русский народ. Едва скользит по Волге лодка, под широким парусом полулежит Степан с глубокой думой во взоре, и дума та легла над всем широким раздольем Волги.

Таков, как видно, был замысел картины. И вот она написана и доставлена на выставку. Вставили картину в огромную золоченую раму. Поместили ее в отдельной круглой комнате в башне Исторического музея. Подняли картину, стали ей давать наклон — больше, меньше… Автор не удовлетворен. Здесь, в новых условиях, художник видит картину как бы впервые, и это первое, самое верное и решающее впечатление не удовлетворяет его. Проклятое «не то» не произносится, но висит в воздухе, заражая и других зрителей. Суриков заметался. Он ищет, чего недостает для выгодного впечатления, обращается к другим за помощью. Ему кажется, что рама светла, позолота сливается с тонами вечернего неба, разжижает картину. Раму перекрашивают в темную бронзу. Картина выиграла, стала лучше, но все же и теперь остается «не то». И снова начинаются мучения, растерянность, неудовлетворенность, попытки исправить недочеты в картине, поиски живой воды.

Суриков запирает для публики двери своей комнаты. Каждое утро приходит он на выставку и пытается улучшить внешнюю обстановку картины. Вызываем маляра и пробуем перекрасить стены комнаты в более темные тона, чтобы вызвать вечерний свет в картине. Новая окраска стен тоже не удовлетворяет художника, она ему кажется слишком темной. Маляр составляет заново краску, но теперь стены очень светлы. Снова пробуем тон клеевых красок. Суриков требует добавить мела, маляр уверяет, что опять будет светло, и сыплет сажу. Происходят жаркие споры. Но что за чудо? Маляр утемняет краску, а стены светлеют. Маляр жалуется, что тут подвох со стороны Василия Ивановича. Оказалось, верно: входим мы случайно в комнату, а Суриков стоит, нагнувшись над ведром с краской, и сыплет туда мел. «Вот отчего стены светлые и полосатые!» — почти кричит обиженный маляр, а растерявшийся Василий Иванович виновато оправдывается: «Я немножечко, ей-богу, немножечко!» Маляр рассердился, отказался продолжать работу, ушел и попутно унес красные сафьяновые сапоги, специально сшитые для суриковского Степана Разина, с которых художник делал поправки в картине. Василий Иванович переписывал некоторые детали в картине, звал меня: «Сегодня я лоб писал Степану, правда, теперь гораздо больше думы в нем?» Было ясно, что художнику не удалось вполне выразить свой замысел. Что-то запорошило утерянную им тропу, по которой двигалась разинская вольница. Как будто художник поддался настроению, утеряв образы живых людей. <…>