Между нами только ночь - читать онлайн книгу. Автор: Марина Москвина cтр.№ 34

А чтоб зрители не подумали, что нарушается принцип дедушки Дурова, добавил:

– Не хочешь быть музыкантом, Роман, давай сцену мыть – наводить чистоту!!! У нас в Уголке полная свобода выбора…

Рома понял намек, подобрал гармонь, и они с Юрловым культурно продолжили выступление.

– Увидишь, я стану великим дрессировщиком медведей, – говорил мне Леонтий, блаженно развалясь под майской грушей в цвету, потягивая “Кагор”. У нас “Кагора” было – залейся! “Кагор” входил в ежедневный рацион медведей. – Мишук ведь из всех животных самый понятливый зверь после собаки. Вот Сеня Рыбаков “сделал” в цирке медведя на фигурных коньках. У Валентина Филатова медведи ездят на мотоциклах, танцуют хоть румбу, хоть венский вальс, хоть аргентинское танго… Канатоходец – пожалуйста, эквилибрист, жонглер – для них нету потолка в дрессуре! И если кто-то вдруг выведет медведя к микрофону и тот скажет: “Добрый вечер, дорогие друзья!” своим хорошо поставленным медвежьим голосом – ей-богу, не удивлюсь. Мне только нужно придумать звучный псевдоним. Например: ВЛАДИСЛАВ УСПЕХОВ!

– А не ЛЁША НЕУДАЧНИКОВ? – я спрашиваю. – Чем тебе не нравится имя Леонтий?

– Понимаешь, Мальвин, – он решительным залпом осушил стакан, – если я останусь Леонтием – все будут вечно путать и звать меня Савелий. Это уже проверено.

Я всячески сопереживала Леонтию в его стремлении к артистической карьере.

– Тебе надо подготовить номер, – я говорила ему. – Может, пока нет медведя – попробовать с собакой?

– С какой собакой?

– Да хотя бы вот с этой!

Мы с ним в Барыбино летом возле пивного ларька пили пиво с воблой. А около нас крутилась большая дворняга, местный кадр непонятного окраса – скорей всего зеленого.

– Он что, зеленый? – спросил Леонтий. – Или мне это спьяну мерещится?

– Зеленый, – говорю.

– Оригинально…

Леонтий посвистел псу. Тот поднял голову – и мы увидели умнейшую физиономию, косящую под простодушие, веселый взгляд под лицемерной поволокой печали. Он дружелюбно завилял хвостом, всем своим видом показывая, что, в сущности, не претендует на слишком богатые дары, однако от рыбьей соленой головы, пожалуй, бы не отказался.

Леонтий запал на него моментально.

– Ребят! – он крикнул детворе, которая околачивалась возле ларька. – Чья собачка?

– Ничья, дяденька!

– Можно забрать?

– Забирай!

Не сходя с места, барыбинскому кобелю за крыжовенный цвет было дадено имя – Огурец. Леонтий взял его на медвежий ошейник с поводком, и тот радостной иноходью отправился с нами, почуяв перемену судьбы.

В Уголок Огурца нельзя было вести, нам запрещали ставить на довольствие личных животных. Поэтому Леонтий привез его домой – в большую коммуналку в Камергерском переулке.

Никем не замеченным, хотел он прошмыгнуть к себе в комнату, но из кухни с чайником – в бигудях и махровом халате – выплыла его теща Клара Цезаревна, сразу смекнула что к чему и запричитала, как опасно подбирать на улице бездомных животных – верного источника блох, глистов и стригучего лишая.

– Ты со мной согласен? – требовала она поддержки от мужа, старенького Максим Максимыча.

Тот был глуховат, бесконфликтен и всегда приветливо улыбался в таких спорных случаях, делал вид, что не слышит, о чем идет речь.

– Ах он не расслышал! – восклицала Клара Цезаревна. – А скажешь ему: “хрен моржовый” – он услышит!

Вообще у Леонтия с тещей были хорошие отношения. Он ценил простоватые каши и гуляши в ее исполнении, уважал как ветерана Отечественной войны, но особенно поражался внезапно открывшемуся у нее с годами таланту художественного свиста. Во время семейных праздников, приняв рюмочку-другую, она таким заливалась соловьем – что угодно могла сосвистеть – “Тальянку”, “ На сопках Манчжурии”, “Темную ночь”, даже высвистывала “Чардаш” Монти…

Леонтий порой говорил:

– Клара Цезаревна! Наденьте ордена, начистите медали и посвистите – а я вас сниму на любительскую кинокамеру, чтобы вы остались жить в веках.

А она – ему:

– Нет-нет-нет, когда я свищу – у меня губки становятся как куриная гузка.

– Но это же красиво! – отвечает Леонтий.

– Редкий зять, – говорила Клара Цезаревна, – так любит свою тещу. Да, он не будет плакать, когда я умру, но именно он всё устроит и организует.

– Какое счастье, – она признавалась мне, – что мы не ингуши. По обычаям этого народа зять вообще не должен видеться с тещей. Поскольку теща – очень почитаемый у ингушей человек. Ведь если они увидятся хотя бы раз, то могут поскандалить…

Одно не устраивало в Леонтии Клару Цезаревну – род его занятий. И что он так фанатично предан своей узкой специальности. Ей хотелось, чтоб он продолжал делать телевизоры, Леонтий до армии работал на телевизионном заводе. А то ведь совестно сказать, кто у нее зять по профессии.

Вся коммуналка единодушно выразила недовольство по поводу Огурца: и шахматист Микола Распеченюк – когда-то он замахнулся на бабушку шахматной доской, за это полжизни провел в психбольнице; и одинокая библиотекарша Мирожкина; и семья Райхель – у них было два малыша, чистые ангелочки, только-только пошли, чуть ли не вчера заговорили. Отныне они бегали, взмыленные, по коридору и матерились так – хоть всех святых выноси. А их мамочка стояла, как каменная статуя, и твердила соседям: “Не фиксируйте внимание!”

Даже начальник ОВИРа Дзержинского района Жилин, которого вообще никогда не бывало дома, и тот поднял ропот.

Только скрипачка Анастасия Бриллианчик (про нее Клара Цезаревна говорила: “У Насти зубы как жемчуг, а у меня – как янтарь!”) простодушно обрадовалась Огурцу. Она еще не знала, что этот сукин сын, заслышав звуки скрипки, будет голосить на весь дом – видимо, подпевать, создавать полифонию.

Супруга Леонтия Сонечка тоже была не в восторге.

– Мальвин, моя жена не понимает меня, – жаловался Леонтий. – Я мало получаю, а ей хочется шубу из енота.

Он:

– Сонечка, – говорит, – да как же ты можешь такое заявлять? Енот-полоскун – это беззащитное существо с маленькими нежными черными руками. Он селится по берегам рек и озер, чтобы всё мыть и полоскать, прежде чем положить себе в рот! На этом рефлексе полоскания Дуров построил целый номер “Прачечная енота Тишки” – там Тишка стирает себе в корыте штаны и рубаху…

Главное, Леонтий настолько трогательно относился к енотам! Когда он подметал дорожку и услыхал, что Гарри Ключников в своей экскурсии произнес не “енот-полоскун”, а “енот-потаскун” – влепил Гарику затрещину прямо на глазах у посетителей.

В такой вот неприветливой обстановке пришлось Леонтию начинать свою артистическую карьеру.

– Огурец! – сказал он, пряча за спиной кусок ливерной колбасы. – Сколько будет к двум прибавить два?