Я, по правде сказать, не знаю, какой чай пьет мама, поэтому добавляю в него и молоко, и сахар. Несу наверх. Она сидит на постели, опираясь спиной на груду подушек. Видит меня и тут же вскакивает.
— Мальчик мой… — говорит она, когда я присаживаюсь рядом, и гладит меня по щеке. — Мой прекрасный мальчик…
Обо мне она говорит или о Джейкобе — сейчас это неважно.
— Мама, — спрашиваю я, — что происходит?
— Джейкобу пришлось остаться в тюрьме… на две недели. Он снова предстанет перед судом, когда будет решаться вопрос о его дееспособности.
Что ж, возможно, я и не семи пядей во лбу, но держать за решеткой человека, который вполне может оказаться вообще не подлежащим суду, — не лучшее, на мой взгляд, решение. Если он не в состоянии предстать перед судом, то как же он может сидеть за решеткой сейчас?
— Но… он не сделал ничего противозаконного, — говорю я и выжидающе смотрю на маму. Быть может, ей известно больше, чем мне.
Если и так, то виду она не показывает.
— Похоже, это не имеет никакого значения.
Сегодня на уроке мы обсуждали краеугольный камень нашего судопроизводства: человек невиновен, пока не доказано обратное. Бросить человека за решетку, а уже потом выяснять, что делать дальше… Это вовсе не похоже на то, что его собираются оправдать за недостатком улик. Больше смахивает на то, что его уже осудили, поэтому пусть привыкает к новому месту жительства.
Мама рассказывает, как детектив обманом заставил Джейкоба давать показания. Как она побежала за адвокатом. Как прямо у нее на глазах Джейкоба арестовали. Как он бросился на судебных приставов, когда те попытались взять его под руки.
Я не понимаю, почему этот адвокат не смог освободить Джейкоба и привезти его домой. Я прочел достаточно романов Гришема,
[16]
чтобы знать: так делается сплошь и рядом, особенно когда человек ранее не привлекался.
— И что теперь? — спрашиваю я.
Я имею в виду не только Джейкоба. Нас тоже. Все эти годы я жалел, что Джейкоб появился на свет, но теперь, когда его нет дома, образовалась пустота. Как я могу есть суп, зная, что мой брат где-то в камере? Как мне просыпаться по утрам? Ходить в школу? Делать вид, что в жизни ничего не изменилось?
— Оливер, так зовут адвоката, говорит, что людей чаще всего освобождают из-под ареста. Полиция находит новые улики, и первоначального подозреваемого отпускают.
Она цепляется за эту надежду, как за соломинку, за амулет, за талисман. Джейкоба освободят, и мы сможем вернуться к своей размеренной жизни. И неважно, что наша размеренная жизнь не такая уж увлекательная, и «освободят» не значит, что все случившееся забудется. Каково провести в тюрьме двадцать лет за преступление, которого не совершал, прежде чем тебя оправдают благодаря анализу ДНК. Разумеется, сейчас ты свободен, но тех прожитых двадцати лет не вернуть. Ты навсегда останешься человеком, «когда-то сидевшим в тюрьме».
Я не знаю, как все это объяснить маме, но уверен, что она в любом случае не захочет этого слышать, поэтому протягиваю руку за пультом на ее ночном столике и включаю телевизор, который стоит на комоде у противоположной стены. Передают последние известия, метеоролог обещает на следующей неделе местами грозы.
— Спасибо, Норм, — благодарит диктор. — Сообщаем последние новости по делу об убийстве Джессики Огилви… По подозрению в совершении преступления полиция арестовала восемнадцатилетнего Джейкоба Ханта из Таунсенда, штат Вермонт.
Сидящая рядом со мной мама замирает. На весь экран показывают школьную фотографию Джейкоба. На снимке он в полосатой голубой рубашке и, как обычно, не смотрит в объектив.
— Джейкоб учится в выпускном классе местной школы, жертва была его наставником.
Черт побери!
— Мы будем следить за развитием событий, — обещает диктор.
Мама берет пульт. Я подумал, что она хочет выключить телевизор, но вместо этого она швыряет пульт прямо в экран. Пульт разбивается, на экране телевизора появляется трещина. Мама заваливается на бок.
— Пойду принесу веник, — говорю я.
Посреди ночи я слышу в кухне какой-то шум. Крадучись спускаюсь вниз и вижу маму, которая роется в ящике в поисках телефонной книжки. Волосы у нее распущены, ноги босые, на рубашке пятно от зубной пасты.
— Почему оно не записано на букву «У» — Управление? — бормочет она.
— Что ты ищешь?
— Я должна позвонить в тюрьму, — отвечает она. — Он не любит, когда темно. Я могла бы привезти ему ночник. Я хочу им сообщить, что, если нужно, могу привезти ночник.
— Мама! — окликаю я.
Она снимает телефонную трубку.
— Мама, тебе нужно лечь.
— Нет, — противится она. — Мне нужно позвонить в тюрьму…
— Сейчас три часа ночи. Все спят. — Я смотрю на нее. — Джейкоб тоже спит.
Она поворачивается ко мне лицом.
— Ты правда так думаешь?
— Правда, — заверяю я, с трудом выдавливая слова из горла, в котором стоит ком. — Правда.
Я боюсь следующего:
1. Хобби Джейкоба из невинного увлечения превратилось в навязчивую идею. Поэтому он и оказался в тюрьме.
2. Во время их последней встречи с Джесс что-то напугало его или загнало в тупик, поэтому он дал сдачи.
3. Человека можно любить и ненавидеть одновременно.
4. Возраст не имеет значения, когда речь идет о старшем брате.
Если Джейкоб со своим синдромом Аспергера сделал меня изгоем, представьте, каково иметь брата, сидящего за решеткой. Чем дальше — тем больше: куда бы я ни пошел в школе, повсюду слышу шепоток: «Я слышал, он отрезал ей ножом палец и взял на память. А я слышал, что он ударил ее бейсбольной битой. У меня всегда от него мурашки по коже».
Единственная причина, по которой я сегодня занимаю место в классе, — и уж поверьте, только занимаю, потому что мой мозг занят лишь тем, чтобы отгородиться от шепота за спиной, — потому что мама решила, что так будет лучше всего.
— Я поеду в тюрьму, — сказала она, как я и предполагал. — Ты не можешь целых две недели сидеть дома. Когда-то нужно будет вернуться в школу.
Я знаю, что она права, но разве она не понимает, что окружающие начнут расспрашивать о Джейкобе? Выдвигать предположения? И не только ученики. Учителя будут подходить ко мне с напускным сочувствием, хотя на самом деле просто хотят узнать скандальные подробности, чтобы потом обсудить их в учительской. От происходящего у меня засосало под ложечкой.
— Что мне отвечать, когда спросят?