Долгое дело - читать онлайн книгу. Автор: Станислав Родионов cтр.№ 82

Он пошел к выходу, обойдя горделивую девушку в дубленке, не утерпевшую, не дождавшуюся морозов…

А борьба за эти официальные отношения. За право не быть просителем. За возможность не унижаться. Но тогда…

Рябинин выскочил из троллейбуса, окунув ботинки в стылую воду, похожую на жидкий лед.

Но тогда получение справки и покупка колбасы — борьба? Тогда отстаивание, казалось бы, личных интересов становится борьбой за государственные. Борьба за себя есть борьба за всех… Отстаивание своей самобытности, утверждение себя может быть борьбой совсем не за себя… А не мельчит ли он это литое слово — «борьба»? Или он запутался?

Рябинин стал у входа в городскую прокуратуру, переводя дух. Не шел, не бежал, а дух переводит. Неужели от потока мыслей? За что он сейчас начнет бороться — за идею, за себя, за Калязину?

Он перевел дух, открыл дверь и вошел в прокуратуру, отстраняя все беспокойства и страхи. На кой черт. Он ищет смысл жизни — значит, он философ, а философы спокойны…

Зональный прокурор Васин молча протянул руку за бумагой и сразу начал читать. Видимо, он пробежал глазами только длинную заглавную строчку: «Постановление о продлении срока следствия…»

— Разгадали, как она вызвала ожог?

— Нет.

— А пожар?

— Нет.

— А кислое молоко?

— Нет.

— А часы остановила?

— Нет.

— Короче, сплошные нули.

— Мы знаем, как она лечила быков, и предполагаем, как двигала спичку и шахматы.

— А Беспалов говорит, что вы незаменимый работник…

И промелькнуло, исчезая…

…Незаменимым работником стать нетрудно… Трудно стать личностью…

Рябинин не ответил, — ведь что-то в ответ промелькнуло. Зональный прокурор принялся читать постановление о продлении срока следствия. Иногда он ладонью туго потирал крепкую шею, словно на нее кто-то давил или собирался сесть. Через полминуты, через прочитанные полстранички, он поднял на Рябинина свои умные глаза:

— Вы сами-то этой телепатии не поддались?

— Мне симпатичны люди, верящие в мир таинственного.

— Чем же?

— Они тоскуют по загадочному, романтике…

— Выходит, вам и Калязина симпатична?

— Нет, она тоскует не по романтике.

— И в телекинез верите?

— Дело не в вере, а в способности воспринимать новое.

— Ну, а в дух верите? — спросил Васин, затаенно радуясь своей иронии.

— В человеческий.

— Значит, вы не считаете, что со смертью тела психическая жизнь кончается?

— А чего тут хорошего…

— И куда, по-вашему, девается наша духовная субстанция, когда останавливается мозг?

— А куда девается электричество, когда останавливается динамо-машина?

— Оказывается, вы не стоите на материалистических позициях…

— Я-то стою, но Калязина меня пошатывает.

— Теперь ясно, почему волокитится дело.

— Но в бога я не верю. — Рябинин передернул плечами, выруливая на материалистические позиции.

— Вам что, холодно?

— Да, у вас зябко.

И промелькнуло, исчезая…

…В мире зябко… Из-за дураков…

Васин смотрел на него непереносимо-умными глазами, застеленными неподдельным беспокойством.

Рябинин отвел взгляд. На кой черт. Ведь, кажется, знает, что два типа людей — мещане и карьеристы — споров не терпят. Первым эти споры нарушают милый их сердцу покой. Вторых они раздражают своей бессмысленностью: нижестоящему приказывают, вышестоящему подчиняются. Поэтому на кой черт. Да еще стал юморить. И разве он спорит — он перечит. Скажи сейчас Васин, что бога нет, так ведь поперечный Рябинин станет доказывать обратное.

— Андрей Дмитриевич, дело не волокитится, я могу показать…

Васин облегченно вернулся к чтению, потому что необычный для этого кабинета разговор вывернул его из колеи и он не знал, как быть дальше: принять ли самому какие-то меры, доложить ли начальнику следственного отдела, или обратить все в шутку. Да ведь следователь и верно шутил — в бога не верит. Еще бы верил.

Рябинина привлек васинский костюм. Где-то он такой видел. Серый, в беленькую, чуть заметную вермишелевую полоску. Он глянул на свой рукав серый, в беленькую, чуть заметную вермишелевую полоску. У них одинаковые костюмы. Да и рубашки вроде бы одинаковые. И галстуки одного оттенка. Они почти ровесники. Кончили один и тот же факультет. Делают одну и ту же работу… Чем же они отличаются? Очками. Рябинин в очках, а прокурор гладко причесан.

— Что вы пишете: «Санитарно-эпидемиологическая станция», «Районный отдел здравоохранения»? «Санэпидстанция», «Райздравотдел»…

Рябинин промолчал: долго объяснять, почему он так пишет.

— У вас не юридический язык. «Похитила бриллиант, заменив его фальшивым». Совершила хищение бриллианта, путем подмены…

Рябинин опять не отозвался. Мелочи, это все мелочи — главный разговор впереди, в кабинете заместителя прокурора города.

— «Калязина позвонила измененным голосом…» Вы пишете письмо знакомому или официальную бумагу?

— А как надо?

— Имея преступный умысел на хищение денег путем мошенничества, будучи способной к изменению голоса, при помощи телефона, используя ротозейство потерпевшего…

— И будучи в трезвом состоянии.

— Это необязательно. Вот если бы она была в нетрезвом…

Васин вернулся к чтению на несколько секунд:

— Ну, уважаемый коллега… Тут литературщина на каждом шагу. «Прикинувшись беременной…»

— Но ведь коротко и ясно.

— А нужно юридически грамотно. Хотя бы так: имея преступный умысел на хищение натуральной шубы из каракуля, имитируя беременность путем помещения под пальто шубы синтетической… Придется переписать, уважаемый юрист первого класса. С такой бумагой к заму я не пойду.

Прокурор отодвинул постановление, как отмел. Рябинин взял его, ошеломленный непредвиденным исходом.

И промелькнуло, исчезая…

…Самые страшные закономерности не страшны, — их можно предвидеть. Страшны случайности, которые падают на голову внезапно, как глыба льда с крыши…

Из дневника следователя. Нет юридического языка есть юридические термины. Нет юридического языка, а есть язык канцелярский. И вот мне, русскому человеку, другой русский человек рекомендует не пользоваться русским языком. А я-то мечтаю написать художественное обвинительное заключение…

Есть слова, которые у меня вызывают немое восхищение своей меткостью и простотой. «Удобрять» — делать землю доброй. «Простокваша» — молоко, которое просто сквасилось. Попробуй обозначить гриб, который можно есть сырым. Так и скажешь: гриб, который едят сырым. А есть короткое, точное и чуть ласковое слово — «сыроежка».