– Группы крови у вас разные, – сообщил врач. – Но для переливания подходят.
Сашку переодели в белый балахон, тошнотворно пахнущий лекарствами, привели в отделанную голубым кафелем операционную, уложили на кушетку. Пока медсестра доставала какие-то непонятные трубки, на каталке привезли Илью. Тот был белый как мел. Сашка отвернулся, чтобы не смотреть, – ему было страшно и очень жалко друга. Потом их соединили системой, и Сашка опять повернулся. «Странно, – думал он. – Я то убить тебя хочу, то спасти. Дурак ты, Ветров! Какой ты всё-таки дурак!»
Сашка вдруг понял, что на него смотрят. Смотрели и Игорь Иванович, и медсестра, и Илья каким-то непонятным взглядом.
– Голова не кружится? – спросила медсестра.
– Нет, – сказал Сашка, глядя Илье в глаза.
– Ещё немного осталось.
Кровь по трубочкам медленно переливалась из Сашки в Илью. «Ну вот, – подумал Сашка. – Теперь мы точно братья».
– Мальчик, ты нас видишь? – врач наклонился над Ильёй. – Скажи что-нибудь.
Илья молчал, не сводя с Сашки глаз. «Он меня узнал…» – понял Сашка.
Из операционной его сразу вывели на улицу. Сказали, что можно приходить хоть каждый день, а сегодня лучше полежать. Сашка дошёл до магазинчика в частном секторе, купил большую кукурузную лепёшку. Потом вернулся в развалины.
24
– Ты где шляешься? – с порога заругался Кеша. – Собрались к Олегу на могилу, значит, нечего болтаться где ни попадя. Я уже всё продать успел, сидим с Максом, как два суслика в степи, тебя ждём.
– Ладно-ладно, я не думал, что ты так быстро успеешь, – начал оправдываться Сашка.
– О чём ты вообще думаешь, – махнул рукой Кеша. – Только о Катьке, поди.
Сашка промолчал, но поймал себя на том, что со времени возвращения в город о Кате совсем не вспоминал…
Офицерское кладбище было Сашке хорошо знакомо: здесь были похоронены его дед, отец, мамин брат, несколько друзей отца. Сашка, Пёс и Кеша направились по главной аллее к дальним могилам.
– Штурмовиков там хоронят, – сказал Кеша, – в самом углу. Там земля похуже, почти болото. А если всё время прямо идти – к мастерской придём, где памятники делают. Я мастера знаю, он меня в напарники хотел взять. Только я здесь ночью помер бы от страха, а он живёт в сторожке, и ничего.
Сашка остановился, свернул в боковой проход, прошёл к знакомому серому памятнику, Пёс автоматически свернул за ним.
– Ну, где вы застряли, коматозники? – заорал впереди Кеша.
Сашка промолчал, а Максим, внимательно посмотрев на могилу, сказал:
– Иннокентий, не вопи на кладбище. Это не очень хорошо.
Сашка благодарно глянул на Пса.
– Александр Ерхов – это мой отец, а если туда дальше пройти, к старой части, там будет Александр Ерхов, который дедушка.
– Так ты у нас потомственный военный. Офицерское дитя, так сказать, – задумчиво произнёс Пёс.
К ним вернулся Кеша.
– Ну? Долго вы?
– Идём, – сказал Сашка, уже не глядя на памятник. «Зачем мне теперь сюда приходить? Сказать папе, что из-за меня мама умерла? Хорошо, что мёртвые ничего не знают».
Они сходили в мастерскую, Кеша долго договаривался о надгробии для Олега, а может, просто болтал со стариком. Пёс с Сашкой сидели на ступеньках и тоже беседовали.
– Слушай, Макс, а у тебя отец где?
Пёс пожал плечами.
– Мы с этой безответственной личностью не знакомы. Он отвалил, как только узнал, что намечается моя персона. Вообще я у бабки жил, она женщина мудрая, с образованием, чего хочешь без учебника объясняла. Только померла рановато, пришлось матери одной со мной канителиться.
– Как она только тебя в развалины отпустила.
– Ну, я-то мальчик взрослый уже. И потом, со мной спорить сложно, если я чего-то решил. Не привязывать же ей меня было.
– И что, тебе домой не хочется совсем? – удивился Сашка.
– А толку? Тут ведь, Санёк, и разницы особой нет. Весь наш город – сплошные развалины, только у нас это грубо и наглядно, а в центре – покрашено и замаскировано.
– Ну, вперёд, – бодро сказал Кеша, выходя на ступеньки сторожки. – Я договорился. Завтра мастер сам и поставит. Пойдёмте, помянем. Вот, бутылку я тоже у него купил.
Могила Олега действительно оказалась в дальнем углу кладбища, и на ней в самом деле торчала пластиковая палка. Сашка вгляделся в даты и непроизвольно посчитал, что прожил Олег восемнадцать лет и десять месяцев. Кеша присел на корточки, сорвал зубами пробку с бутылки, отхлебнул, поморщился и протянул Сашке. В бутылке оказалась настоящая водка. Сашка сделал несколько глотков и почувствовал головокружение.
– Макс, возьми.
Пёс тоже глотнул, вздохнул.
– За Олега, хорошим он был человеком, ребята. Нечасто таких хороших людей в нашем долбаном крысятнике встретишь.
Со стороны главной аллеи приближались две фигуры. Сашка вгляделся и понял, что это тучная женщина в сером пальто и маленький пацан, одетый в куцую курточку и резиновые сапоги. Пацан шёл, сунув руки в карманы, и пинал подворачивающиеся под ноги жестяные банки. Потом поднял голову, увидел парней и заорал:
– Кеша!
Кеша повернулся, объяснил Сашке:
– Павлик, брат Олега. А это мамашка, поди, его.
Павлик был совсем не похож на старшего брата: маленький, с испуганными голубыми глазами, бледный до синевы. Он обогнал мать, подбежал к Кеше и быстро заговорил:
– А меня мамка в приют падальщиков отдаёт. А я туда не хочу. Там бьют и на войну возят. Соседского Петьку отдали, так он в поле на мине подорвался. Я боюсь! Возьмите меня к себе в штурмовики.
– Ты маленький ещё для бригады, – сказал Кеша. – Никто не разрешит тебя взять.
Тем временем мать Олега тоже подошла. Сашка поразился, насколько старой и некрасивой она оказалась: одутловатое лицо, немытые волосы, кое-как стянутые аптечной резинкой, неприятный запах спиртного и какой-то гари…
– Здравствуйте, – сказал Пёс как самый культурный.
Женщина не ответила. Она смотрела на бутылку в руках у Сашки. Потом подалась чуть вперёд, неуклюже приобняла его за плечи и жалобно попросила:
– Сынок, мне бы глотнуть. Такое горе у меня! Сыночка убило… Глотнуть бы…
Сашку передёрнуло. Он отшатнулся, сбрасывая её руки.
– Деточка, ну дай, ты же добрый мальчик.
– Может, нам уйти, Санёк? – предложил Пёс. – Посидели, да и хватит.
Остатки водки в бутылке плескались в такт дрожанию рук. Сашка вспомнил ребятишек в красных комбинезончиках. Самым маленьким из них было лет по семь-восемь. Как, наверное, и Павлику. Семь лет – первый класс гимназии. Только Павлик в гимназию не попадёт. Не попадёт из-за этой пропитой тётки в сером пальто. Сашка закусил губу, чтобы не заорать. Снова не заорать о том, как несправедливо происходящее. Как несправедливо то, что эта толстая тётка жива, а его мама умерла… Как несправедливо, что погиб Олег… Как несправедливо, что у Олега такая мать…