– А что ты думаешь о моем сочинении? – спросил Диоген. – Кстати, ты играла прекрасно. Надеюсь, мне удалось передать контрапунктический огонь Алькана
[22] в одном из наиболее умеренных его проявлений.
– Напрасно ты вспомнил Алькана, – откликнулась Констанс. – Это только сделает твой конец более мучительным.
Последовала пауза. Наконец голос произнес:
– Ты права. Это замечание могло показаться… нет, оно действительно было некорректным. Это не входило в мои намерения. Это говорило мое прежнее «я». Приношу свои извинения.
Констанс с трудом верила – просто не могла представить, – что она разговаривает с человеком, который лгал ей, соблазнил ее ради своих гнусных целей, а потом отверг с торжествующим глумлением и презрением. Что он здесь делает и с какой целью? Несомненно, хочет унизить ее еще сильнее.
Диоген молчал. Тишина длилась. Констанс продолжала выжидать, когда наступит ее время.
– Итак, Алоизий был прав, – сказала она. – Он предупреждал меня, чтобы я ждала противостояния, – вот оно и пришло. «Не принимай ничего на веру» – таковы были его слова. Значит, это ты был в туннелях под Олдемом? Это тебя он видел, когда ты стоял на дюне в Эксмуте и наблюдал за нами?
Молчание.
– И теперь твоя месть твоей семье завершена. Поздравляю. Алоизий мертв – благодаря зверю, которого ты выпустил. Ты думаешь, что пришел сюда еще раз поиграть со мной. Думаешь, сможешь соблазнить меня во второй раз своей поэзией, и упадочнической эстетикой, и всеми твоими прочими интеллектуальными нечистотами. А потом, когда настанет подходящий момент, ты взмахнешь ножом… еще раз.
– Нет, Констанс.
Она продолжила:
– Вот только, connard
[23], это я взмахну ножом, сделаю один кастрирующий взмах. Не могу дождаться, так хочется увидеть выражение твоего лица, когда я сделаю это. Один раз я видела это выражение, ты знаешь, – в тот день, когда я столкнула тебя в вулканическую лаву. Это было удивленное выражение человека, теряющего мужество.
Она говорила, чувствуя, как в ней опять закипает ярость. Она заставила себя замолчать, чтобы холодная решимость вернулась к ней, чтобы, когда появится такой шанс, у нее все получилось.
Наконец Диоген заговорил снова:
– Мне жаль, Констанс, но ты ошибаешься. Ошибаешься в том, что касается моих действий… и категорически ошибаешься в том, что касается моей мотивации.
Констанс не ответила. Она восстановила контроль над собой. И рука, которая держала стилет, была готова взметнуться и нанести удар, как только Констанс услышит малейший звук, почует малейшее движение. Годы, проведенные в темных пространствах нижнего подвала, обострили ее чутье, в темноте она чувствовала себя как кошка. Странно, что сейчас ее глаза так долго приспосабливаются к темноте. По-видимому, она слишком долго оставалась на свету.
– Позволь заверить тебя в одном. Я больше не желаю мстить ни моему брату, ни кому-либо еще. С этим покончено. Теперь у меня другая цель. Твоя ненависть изменила меня. Твоя целеустремленная погоня изменила меня. Вулкан изменил меня. Я теперь другой человек – трансформированный, реформированный. Я здесь только потому, что здесь ты.
Констанс не ответила. Голос его становился громче, словно он подходил все ближе. Еще несколько шагов… еще несколько шагов…
– Буду честен с тобой. Иного ты не заслуживаешь: твой мощный интеллект сразу же распознает любую ложь. Когда я закончу, ты поймешь, что я говорю правду, клянусь тебе.
Короткая пауза.
– Верно, было время, когда я отчаянно хотел увидеть страдания моего брата – такие же страдания, какие перенес в детстве я. В те времена я рассматривал тебя – прости мою откровенность – всего лишь как средство, которое поможет мне уничтожить Алоизия. Понимаешь, Констанс, тогда я не знал тебя.
Она сделала бесшумный шаг в сторону голоса. Затем еще один.
– При падении в Шиару я получил страшные повреждения. В те долгие месяцы, пока я восстанавливался, у меня было много времени, чтобы поразмыслить. Я и в самом деле лелеял намерения отомстить тебе. Но потом все изменилось, и, поверь, Констанс, это случилось так неожиданно, как будто кто-то вдруг сорвал шторы с окна. Я увидел в своей ярости ее подлинную сущность: совсем другие эмоции. Мои истинные чувства.
Констанс хранила молчание. Диоген уже говорил ей когда-то похожие слова. В то время они произвели нужный эффект. Она пила их, как деревья пьют воду в засуху.
– Позволь объяснить, почему я чувствую – наверное, мне не подобрать лучшего слова – почтение к тебе. Во-первых, ты единственный человек из всех встреченных мной, кто не уступает мне по уровню интеллекта. И вероятно, по уровню эмоций. Во-вторых, ты превзошла меня. Я не могу не уважать это. Я совершил ошибку, попытавшись манипулировать тобой, и ты ответила с поразительной энергией и целеустремленностью – я не видел ничего подобного в других человеческих существах. Это повергло меня в трепет.
Еще один шаг вперед.
– Почтение. И уважение. На этой земле есть мало людей, живых или мертвых, которых я уважаю. Ты одна из них. И благодаря моему предку, доктору Еноху Ленгу, ты прожила долгую и насыщенную жизнь. Благодаря его эликсиру ты оставалась молодой на протяжении более ста лет. И только после его смерти ты, как и все мы, начала стареть нормально. В результате твои знания более чем в шесть раз превышают мои.
Сказав это, Диоген рассмеялся. Но в его смехе не было ничего язвительного или саркастического, скорее в нем прозвучали веселье и самоирония.
– Есть кое-что еще, что представляется мне особенно привлекательным в твоей продолжительной жизни. Ты умеешь жить. Ты единственный человек, чья жажда знаний, жажда мести и, если позволишь мне сказать и об этом, жажда страсти поразила меня своим неистовством. Констанс, я не только восхищаюсь тобой, но и боюсь тебя. Я понял это, пока лежал, выздоравливая, в маленькой хижине близ Джиностры под вулканом, слушая рокот Стромболи. Это было унизительно, ведь прежде я не боялся никого, будь то мужчина или женщина. Теперь я боюсь одной женщины.
Констанс сделала еще один беззвучный шаг вперед. Она чувствовала: он рядом, в каком-нибудь футе от нее. Еще один шаг – и она вонзит…
– И это приводит меня к следующему вопросу, жизненно важному для понимания нашей связи: ты – мать моего сына.
В полной тишине она прыгнула вперед и вонзила стилет… в пустоту воздуха.
– Ах, Констанс. Это печалит меня. Но я тебя не виню.
Замерев, Констанс вслушалась в темноту. Голос переместился. Диоген каким-то образом предвидел ее действия. А может, его и не было так близко? Отзвуки эха в каменной комнате с ее многочисленными дверями и вентиляционными шахтами – и в сочетании с его низким, мягким голосом – не позволяли ей быть в чем-то уверенной.