Летний детектив (сборник) - читать онлайн книгу. Автор: Нина Соротокина cтр.№ 48

– Мама, зачем ей убивать отца?

У неё на всё был ответ:

– Чтоб драгоценности присвоить.

Ведь это только так считалось, что отец «оставил им всё». А что такое это «всё»? Жалкая квартира с дешёвыми обоями, поломанной мебелью, разбитой раковиной в ванне и куском пыльного ковра. Так прямо ножницами и отрезали половинку! Другая, наверное, и по сей день в военкомате лежит. Все эти вещи – пыль, прах, а семейные украшения с драгоценными камнями были реальной ценностью.

Ему было наплевать на эти драгоценности, они тоже казались ему придумкой, но была, была некая реальность в материнском мифотворчестве. В любое время он мог поехать на окраину города и убедиться – вот он, стоит! Этой реальностью был дом, в котором отец родился. Он был построен семьёй Крауклис в конце девятнадцатого века. За строгий стиль и нездешнее изящество дом и по сию пору зовут «Лондон».

Дом изуродовали, конечно. Советы умели это делать, не прилагая никаких усилий. Но густой плющ по фасаду и круглое окно на лестничной площадке второго этажа казались подлинными. Окно было украшено волнистым голубоватым витражом, в косом росчерке которого угадывалась летящая чайка.

Отец родился в комнате на первом этаже, куда можно было попасть только с чёрного хода. Вся прочая площадь принадлежала конторе по сбыту. Это учреждение худо-бедно терпело старых домовладельцев, но когда дом превратился в военкомат, Крауклисов выселили без зазрения совести, предоставив им квартиру в новом районе.

Но он знал из рассказов матери, а она в свою очередь от отца, весь внутренний ландшафт «Лондона», и Эрик, засыпая, часто мысленно бродил по своему «родовому замку». Начинал он всегда с кухни. Садился за стол, крытый синей клетчатой скатертью, и начинал осмотр: медная посуда, связки синего лука и пучки сухих пахучих трав на стенах, на полках фаянсовые пузатые банки, на которых немецким готическим шрифтом написаны названия круп. Оглядев кухню (каждый раз он находил в ней новые детали!), поднимался на второй этаж, проходил мимо круглого окна с чайкой и попадал в столовую. Здесь – камин с синим кафелем (на нём сцены охоты) и резные дубовые буфеты. Вдоль стола – шеренги стульев с высокими резными спинками, украшенными сверху шишками ананаса. Один из таких стульев и сейчас в их обиходе, но как он жалок – весь рассохся и шишка давно отлетела. Кабинет… сюда обязательно надо заглянуть. Золотые корешки книг блестят в темноте, как оклады русских икон. А на полу лежит их ковёр, только целый, не разрезанный, краски его ярки и ворс не стёрся.

У матери в отношении потерянной собственности не было никаких романтических воспоминаний. Просто жалко было, что Крауклисы ничего не сохранили. У иных и по сию пору на взморье собственные особнячки – скромные, прибранные, с газонами и розами, а у них – всё прахом. Огромная ферма (на неё, кстати, и документы целы!) сгорела в войну, земля ушла в колхоз, а городской дом отобрали, потому что слишком хорош был. Хорошо ещё, не дознались, что дядя Улдиса в войну был легионером и сражался на стороне немцев. Погиб, наверное, если от него никаких вестей.

И, кажется, чем далёкая Марья была виновата в бедах не только малеькой семьи, но всего клана Крауклисов? Но она была русской, и этим всё было сказано. Во время длинного бракоразводного процесса, когда отец мотался между Москвой и Ригой, мать узнала и адрес разлучницы, и где работает, с кем дружит и какая родня в наличии. Мать даже раздобыла ключ от её московской квартиры – вынуть связку из кармана неверного мужа и заказать дубликаты – это ли проблема?

Он с детства хорошо рисовал, а потому учиться поехал в Москву в училище имени «1905 года» и успешно его окончил. Его привязанностью и любовью стали, как ни странно, не рисунок и не живопись, а мелкая пластика. Говорили, что у него золотые руки.

В революционные годы перестройки, когда Латвия боролась за самостоятельность, он оставался в Москве, потому что был влюблён. Женился, прожили вместе – неважно сколько – мало, – потом развелись. В результате развода он стал обладателем комнаты в коммуналке на Пресне.

Мать звала домой. Когда он приехал в Ригу, то очутился совсем в другом государстве. Латыши обрели самостоятельность, народ ликовал! Те, с которыми сосуществовали многие годы, теперь назывались оккупантами. Мать уговаривала навсегда бросить постылую Москву и остаться жить на земле предков. Пока он размышлял – в России работа, друзья, какое-никакое, но жильё – мать оформила ему второе гражданство. Она очень повеселела, мир уже не казался ей столь враждебным. Но в одном всё осталось без изменений – ненависть к далёкой Марье. Она тоже была оккупанткой.

Ненависть матери подкрепилась общим настроением. Народ стал поговаривать, что скоро будут возвращать незаконно отчуждённую Советами собственность – будь то земля, или ферма, или дом. Только тут она выяснила, что покойный муж, кроме семейных драгоценностей, увёз в Россию документы на «Лондон».

– Не понимаю, зачем они ему в Москве? Неужели только для того, чтоб досадить мне?

Эрик понимал. Видимо, у отца тоже было особое отношение к «Лондону». Бумаги на дом были последним вещественным доказательством его присутствия в комнате с чёрным ходом. Они помогали отцу мечтать и разгуливать по тому же маршруту – от кухни до кабинета.

– Ты должен пойти к Марье и потребовать у неё бумаги. Когда ты едешь в Москву? Пойди к ней и объясни всё как есть. Она чудовище, я понимаю, но бумаги на дом не имеют для неё никакой цены. По-хорошему, мы имеем право и на драгоценности, но она их не отдаст… Но бумаги…

И так по кругу. Матери казалось, что она многие годы прожила, забыв пароль, эдакий «сезам, откройся», а сейчас вспомнила, и поэтому обрела власть над событиями.

И всё-таки она его уговорила. Приехав в Москву, Эрик попёрся, как дурак, по известному адресу. Он не представлял, как будет разговаривать с этой женщиной. Может быть, он вообще не скажет ни слова. Главным было – посмотреть на неё – ненавистную и притягательную одновременно. Но затея сорвалась: на его звонок в дверь никто не вышел.

Спускаясь по лестнице вниз, он столкнулся с плотной краснощёкой особой с потной шеей. Она, задыхаясь, несла сумку, полную овощей, и разговаривала сама с собой: «Я ему дала семьдесят тысяч… а он мне… нет, не так надо считать». Не поднимая глаз на Эрика, она обтекла его, обдала жарким духом и полезла дальше вверх. Дойдя до двери, той самой, в которую он только что звонил, она поставила сумку на пол и стала орудовать ключом, опять что-то бормоча под нос.

Мать называла её обольстительницей, разлучницей, и воображение рисовало что-то элегантное, роковое, с египетскими длинными глазами и гибким телом. Время меняет облик, но не настолько же! Даже мать – а она уже была больна (тогда они ещё не знали, что у неё рак) – выглядела гораздо моложе и привлекательнее. И ради этого чудовища – нелепого, старого и сумасшедшего – отец изуродовал всем жизнь? Уже не ненависть, а брезгливость перехватила дыхание. Он, топоча по лестнице, рванул вниз.

Мать сгорела быстрее, чем предсказывали врачи. Она знала, что умирает. Её предсмертным желанием, а если хотите, навязчивой идеей, было: «Ты должен любым способом вернуть собственность семьи Крауклис – дом и ферму. От фермы остался один сарай – пусть он станет твоим. К сараю тоже полагается земля. А дом стоит бесхозный. Советский военкомат ликвидировали. Я узнавала. Нужны только документы, а там хороший адвокат поможет доказать твои права».