Мертвые души. Том 7 - читать онлайн книгу. Автор: Николай Гоголь cтр.№ 12

«Понимаю», подумал Чичиков: «кончится дело кондитерскими да бульварами…» — «А что», спросил он вслух: «в каком состоянии именье вашего батюшки?»

«Заложено», сказал на это сам батюшка, снова очутившийся в гостиной: «заложено».

«Плохо», подумал Чичиков. «Этак скоро не останется ни одного именья. Нужно торопиться». — «Напрасно однако же», сказал он с видом соболезнованья, «поспешили заложить».

«Нет, ничего», сказал Петух. «Говорят, выгодно. Все закладывают: как же отставать от других? Притом же всё жил здесь: дай-ка еще попробую прожить в Москве. Вот сыновья тоже уговаривают, хотят просвещенья столичного».

«Дурак, дурак!» думал Чичиков: «промотает всё, да и детей сделает мотишками. Именьице порядочное. Поглядишь — и мужикам хорошо, и им недурно. А как просветятся там у ресторанов да по театрам, — всё пойдет к чорту. Жил бы себе, кулебяка, в деревне».

«А ведь я знаю, что вы думаете», сказал Петух.

«Что?» спросил Чичиков, смутившись.

«Вы думаете: «Дурак, дурак этот Петух, зазвал обедать, а обеда до сих пор нет». Будет готов, почтеннейший. Не успеет стриженая девка косы заплесть, как он поспеет».

«Батюшка! Платон Михалыч едет!» сказал Алексаша, глядя в окно.

«Верхом на гнедой лошади», подхватил Николаша, нагибаясь к окну.

«Где, где?» прокричал Петух, подступив.

«Кто это Платон <Михайлович>?» спросил Чичиков у Алексаши.

«Сосед наш, Платон Михайлович Платонов, прекрасный человек, отличный человек», сказал сам <Петух>.

Между тем вошел в комнату сам Платонов, красавец, стройного роста, с светло-русыми блестящими волосами, завива<вшимися в> кудри. Гремя медным ошейником, мордатый пес, собака-страшилище, именем Ярб, вошел вослед за ним.

«Обедали?» спросил хозяин.

«Обедал».

«Что ж вы, смеяться что ли надо мной приехали? Что мне в вас после обеда?»

Гость, усмехнувшись: «Утешу вас тем, [что] ничего не ел, вовсе нет аппетита».

«А каков был улов, если б вы видели. Какой осетрище пожаловал. Какие карасищи, коропищи какие!»

«Даже досадно вас слушать. Отчего вы всегда так веселы?»

«Да от<чего> же скучать, помилуйте!» сказал хозяин.

«Как отчего скучать? — оттого, что скучно».

«Мало едите, вот и всё. Попробуйте-ка хорошенько пообедать. Ведь это в последнее время выдумали скуку. Прежде никто не скучал».

«Да полно хвастать! Будто уж вы никогда не скучали?»

«Никогда! Да и не знаю, даже и времени нет для скучанья. Поутру проснешься, ведь тут сейчас повар, нужно заказывать обед, тут чай, тут приказчик, там на рыбную ловлю, а тут и обед. После обеда не успеешь всхрапнуть, опять повар, нужно заказывать ужин; пришел повар, заказывать нужно на завтра обед. Когда же скучать?»

Во всё время разговора Чичиков рассматривал гостя, который его изумлял необыкновенной красотой своей, стройным, картинным ростом, свежестью неистраченной юности, девственной чистотой ни одним прыщиком не опозоренного лица. Ни страсти, ни печали, ни даже что-либо похожее на волнение и беспокойство не дерзнули коснуться его девственного лица и положить на нем морщину, но с тем вместе и не оживили его. Оно оставалось как-то сонно, несмотря на ироническую усмешку, временами его оживлявшую.

«Я также, если позволите заметить», сказал он, «не могу понять, как при такой наружности, какова ваша, скучать. Конечно, если недостача денег, или враги, как есть иногда такие, которые готовы покусить<ся> даже на самую жизнь…»

«Поверьте», прервал красавец гость: «что для разнообразия я бы желал иногда иметь какую-нибудь тревогу: ну, хоть бы кто рассердил меня — и того нет. Скучно, да и только».

«Стало быть, недостаточность земли по имению, малое количество душ?»

«Ничуть. У нас с братом земли на десять тысяч десятин и при них больше тысячи человек крестьян».

«Странно, не понимаю. Но, может быть, неурожаи, болезни? много вымерло мужеска пола людей?»

«Напротив, всё в наилучшем порядке, и брат мой отличнейший хозяин».

«И при этом скучать! не понимаю», сказал Чичиков и пожал плечами.

«А вот мы скуку сейчас прогоним», сказал хозяин. «Бежи, Алексаша, проворней на кухню и скажи повару, чтобы поскорей прислал нам растегайчиков. Да где ж ротозей Емельян и вор Антошка? Зачем не дают закуски?»

Но дверь растворилась. Ротозей Емельян и вор Антошка явились с салфетками, накрыли стол, поставили поднос с шестью графинами разноцветных настоек. Скоро вокруг подносов и графинов обстановилось ожерелье тарелок со всякой подстрекающей снедью. Слуги поворачивались расторопно, беспрестанно принося что-то в закрытых тарелках, сквозь которые слышно было ворчавшее масло. Ротозей Емельян и вор Антошка расправлялись отлично. Названья эти были им даны так только для поощренья. Барин был вовсе не охотник браниться, он был добряк. Но русской человек уж любит прянное слово, как рюмку водки для сваренья в желудке. Что ж делать, такая натура: ничего пресного не любит.

Закуске последовал обед. Здесь добродушный хозяин сделался совершенным разбойником. Чуть замечал у кого один кусок, подкладывал ему тут же другой, приговаривая: «Без пары ни человек, ни птица не могут жить на свете». У кого два, подваливал ему третий, приговаривая: «Что ж за число два? Бог любит троицу». Съедал гость три, он ему: «Где ж бывает телега о трех колесах? Кто ж строит избу о трех углах?» На четыре у него была тоже поговорка, на пять — опять. Чичиков съел чего-то чуть ли не двенадцать ломтей и думал: «Ну, теперь ничего не приберет больше хозяин». Не тут-то было: не говоря ни слова, положил ему на тарелку хребтовую часть теленка, жареного на вертеле, с почками, да и какого теленка!

«Два года воспитывал на молоке», сказал хозяин: «ухаживал, как за сыном».

«Не могу», сказал Чичиков.

«Вы попробуйте да потом скажите: не могу».

«Не взойдет, нет места».

«Да ведь и в церкви не было места. Взошел городничий — нашлось. А была такая давка, что и яблоку негде было упасть. Вы только попробуйте: этот кусок тот же городничий».

Попробовал Чичиков — действительно, кусок был в роде городничего. Нашлось ему место, а казалось, ничего нельзя было поместить.

«Ну, как этакому человеку ехать в Петербург или в Москву? С этаким хлебосольством он там в три года проживется в пух». То есть, он не знал того, что теперь это усовершенствовано: и без хлебосольства спустить не в три года, а в три месяца всё.

Он то и дело подливал да подливал; чего ж не допивали гости, давал допить Алексаше и Николаше, которые так и хлопали рюмка за рюмкой; вперед видно <было, на> какую часть человеческих познаний обратят внимание по приезде в столицу. С гостьми было не то: в силу, в силу перетащились они на балкон и в силу поместились в креслах. Хозяин, как сел в свое какое-то четырехместное, так тут же и заснул. Тучная собственность его, превратившись в кузнецкий мех, стала издавать, через открытый рот и носовые продухи, такие звуки, какие редко приходят в голову и нового сочинителя: и барабан, и флейта, и какой-то отрывистый гул, точный собачий лай.