Горлов тупик - читать онлайн книгу. Автор: Полина Дашкова cтр.№ 35

Его отдушиной стала Шура.

Он снял для нее половину деревянного одноэтажного дома в Тушине, на крутом берегу Москвы-реки. Вход отдельный, своя веранда. Хозяева, старик со старухой, брали дорого, зато в душу не лезли.

Старик был сапожник – не из тех, что сидят в уличных будках и клеят набойки, а настоящий частный мастер. К нему приезжали заказчики, люди солидные, осторожные. Он мог сшить хромовые сапоги, мужские штиблеты с дырочками на микропорке, женские туфли и полусапожки на меху. Материалы – кожу, хром, резину – доставала старуха. Она работала на Тушинской трикотажной фабрике, имела доступ к дефициту и хорошие связи. С ними жил сын Филя, слабоумный немой мужик лет сорока. Высокий, крепкий, он отлично справлялся с работой по хозяйству, копал огород, окучивал яблони, рубил дрова, таскал воду с колодца не только для своего семейства, но и для Шуры.

Дом разделяла на две изолированные половины бревенчатая стена. Влад повесил на нее толстый большой ковер. У стариков круглые сутки орало радио, они были глуховаты и через стену не слышали ни звука.

Он хорошо о ней заботился, приносил пайковые продукты, одевал эффектно, дорого. Все на ней было от него. Платья из крепдешина и тонкой шерсти, шелковые чулки, шубка котиковая с собольим воротником, белье с кружевами, французские духи и многое другое. Она иногда спрашивала: «Откуда такая роскошь?» Он неизменно отвечал: «Где брал, там уже нет». Она бормотала: «Наверное, огромные деньги».

Она продолжала работать в издательстве «Геодезия и картография», теперь уже на полставки, с девяти до двух. Трудовая книжка должна где-то лежать, опять же, комсомольский учет, профсоюз.

Не застав ее дома в нерабочее время, он сильно раздражался. У нее имелась постоянная отмазка: «Бабушку навещала». Он знал, что она часто бывает в Горловом, что старуха болеет, но не всегда мог проверить, была она именно там или шлялась неизвестно где и с кем. Он видел, как пялились на нее мужики. Что отобьют, не боялся. Пусть кто-нибудь только попробует! Просто не хотел, чтобы она слишком много о себе возомнила.

* * *

Старый «москвич» завалило, пришлось долго чистить. Наде нравилось это занятие. Толстые снежные пласты сползали легко, как во сне, медленно мягко рассыпались, искрились под фонарем. Вечером в пустом тихом дворе хорошо дышалось, снег освежал разгоряченное лицо, кровь разгонялась, тело оттаивало после долгого неподвижного сиденья за столом в душной лаборатории, мышцы сладко ныли. Надя расстегнула дубленку, скинула с головы теплый платок, принялась насвистывать вальс, отдаленно похожий на волшебную музыку Свиридова. Закончив, отошла полюбоваться своей работой и почувствовала себя скульптором: вот, отсекла все лишнее, и бесформенный сугроб превратился в автомобиль, маленький, ветхий, но вполне симпатичный. Авось не подведет.

Старичок доживал свой век. Зимовать ему полагалось в гараже, но гаража не было. То, что такой металлолом вообще ездит, да еще зимой, противоречило всей автомобильной науке. Знакомый слесарь из автосервиса давно объявил старичка безнадежным инвалидом, но все-таки возился с ним, приводил в чувство и каждый раз советовал бросить, наконец, эту рухлядь, купить «жигуль».

О «жигуле» не могло быть речи. Все свои сбережения они с папой вложили в кооператив для Лены. Родители Антона не дали ни копейки. Такие вот родственнички достались.

С детского сада у Лены был друг Мишаня, тихий серьезный мальчик из интеллигентной семьи. Надя и папа подружились с ним, с его родителями. После десятого Мишаня поступил в МАИ, Лена в медицинский. Никто не сомневался, что они поженятся. Но в сентябре, с первых дней занятий, началась чертовщина. Когда приходил Мишаня, обязательно звонил телефон. Лена скидывала гостя на маму и деда, а сама уединялась с аппаратом. Мишаню поили чаем на кухне, отвлекали разговорами. Всем было неловко. Надя стучала в закрытую дверь и слышала раздраженное: «Мам, ну я разговариваю!» Мишаня уходил, Лена лишь выглядывала из комнаты, махала рукой: «Пока!» – и нежно улыбалась в трубку: «Нет-нет, это я не тебе».

Надя и Семен Ефимович понятия не имели, с кем она говорит, даже голоса не слышали и между собой прозвали ее загадочного собеседника «Трубка».

Буквально за пару недель Лена стала другим человеком, словно подменили девочку. С детства она делилась с мамой и дедом любой мелочью, по утрам рассказывала сны, по вечерам – подробности прожитого дня. Они знали всех ее друзей и недругов в детском саду, в школе. И вдруг замолчала, стала поздно возвращаться, иногда на рассвете. Где была, с кем? Ни слова. Они решили не приставать с вопросами, да и что толку? Она их не слышала, не замечала. По выходным за завтраком застывала над тарелкой, взгляд туманился. За что бы ни бралась, все валилось из рук. Билась посуда, терялись перчатки, зонтики, ключи, кошельки, студенческий билет, зачетка.

Однажды папа, вернувшись в половине первого ночи с банкета по поводу чьей-то защиты, таинственно прошептал:

– Видел!

– Кого? – спросила Надя, равнодушно зевнув.

– Его, «Трубку»!

От папы пахло коньяком, глаза хитро блестели.

– Рукопожатия удостоился. Зовут Антон, лет двадцать пять, красавец, на какого-то актера похож. Сидят на подоконнике между этажами. Я их позвал, сказали, сейчас придут.

Антон действительно напоминал актера, но не какого-то конкретного. Просто на лбу у него крупными буквами было написано: «АКТЕР» и мелкими: «амплуа положительного героя, хорошего парня». Даже фамилию он носил самую что ни на есть артистическую: Качалов.

Надя отправилась спать, в семь утра она улетала в Калькутту, на холеру, а Лена, Антон и папа долго еще сидели в кухне и улеглись незадолго до того, как у нее зазвонил будильник.

Утром сонная тишина родной квартиры показалась Наде какой-то новой, напряженной. В прихожей стояли чужие ботинки сорок четвертого размера. Из рукава чужой куртки торчал Ленин синий шарф. «Ну вот зачем было врать, что потеряла?» – подумала Надя.

Когда она вернулась домой с холеры, глубокой ночью, ее встретил Антон в тельняшке и трениках. Лена и папа спали. Он подал ей тапочки, шепотом предложил чаю.

Он был старше Лены на восемь лет, отслужил в армии, закончил Щукинское театральное училище, в театр пока устроиться не мог, вел драмкружок в Доме пионеров, подрабатывал в эпизодах и в массовках, ждал большой роли.

Во время последнего ремонта папа придумал сделать из двух комнат две с половиной, разделить большую. Перегородка прошла от стены возле двери и уперлась в раму между створками широкого окна. Получилось не очень красиво, зато удобно: у каждого образовалось личное пространство. Маленькая, отдельная – Лене. Папа из двух половинок выбрал проходную.

С появлением Антона формально ничего не изменилось. Надя и папа остались на своих половинках, Антон поселился в Лениной маленькой отдельной. Впрочем, «поселился» громко сказано, главным их жилищем стала дача в Михееве, в тридцати километрах от Москвы. Там как раз провели водопровод и газовое отопление, но вода из крана текла коричневая, воняла железом и сероводородом, а сортир был на улице. Каждое утро они ездили в Москву на электричке, вставали в шесть, возвращались к полуночи. Иногда, в морозы, оставались на Пресне, но ни разу не переночевали у родителей Антона.