«В одной хате за руки подвесили „комиссара“, — вспоминал депутат Думы Василий Шульгин. — Под ним разложили костер. И медленно жарили человека… А кругом пьяная банда „монархистов“ выла „Боже, царя храни“. Если они есть еще на свете, если рука Немезиды не поразила их достойной их смертью, пусть совершится над ними страшное проклятие, которое мы творим им и таким, как они, — растлителям белой армии… предателям белой армии… убийцам белой мечты».
Алексей Васильевич Пешехонов, один из основателей партии народных социалистов, а летом 1917 года министр продовольствия Временного правительства, писал о том, что происходило под властью генерала Деникина:
«Или вы не замечаете крови на этой власти? Если у большевиков имеются чрезвычайки, то у Деникина ведь была контрразведка, а по существу — не то же ли самое? О, конечно, большевики побили рекорд и количеством жестокостей превзошли деникинцев. Но кое в чем и деникинцы перещеголяли большевиков».
Масштабы террора в Гражданскую войну трудно установить. Своими подвигами все хвастались, но расстрельно-вешательной статистики не вели. Однако же разница между тем, что творилось при белых и при красных, конечно, была — в масштабе террора и в отношении к нему.
Советская власть декларировала уничтожение врагов как государственную политику.
Красный террор стал обезличенным способом уничтожения, когда брали заложников — из враждебных классов — и, если что-то случалось, их расстреливали. Вот в чем было новаторство большевиков: обезличенное уничтожение целых социальных групп и классов. Белый террор был скорее самодеятельностью отдельных военачальников.
«Принесли раненого офицера, он был тяжело ранен в живот и умирал, — вспоминал офицер белой армии. — Оставаться в комнате мне было неприятно, и я вышел на крыльцо. Мне почему-то стало весело, и я улыбнулся; вероятно, от сознания своей самостоятельности: один и на фронте.
Помню, что ни убитых, ни раненых мне не было тогда жалко. Несколько раз приходилось мне видеть расстрелы и самому принимать в них участие. С большим любопытством и без малейшей жалости я стрелял в осужденного».
Невиданная жестокость. В декабре 1917 года украинские большевики перебрались в Харьков.
Старший брат Георгия Леонидовича Пятакова, который руководил первым советским правительством на Украине, Леонид не успел покинуть Киев. Рассказывают, что его схватила группа офицеров. Тело Леонида Пятакова обнаружили в январе 1918 года, когда советские войска вошли в Киев. Судя по всему, он принял мученическую смерть.
«На месте сердца, — писал Георгий Пятаков об убитом брате, — была глубокая воронка, просверленная, очевидно, шашкой, а руки были совершенно изрезаны; как объясняли врачи, ему, живому, высверливали сердце, и он конвульсивно хватался за клинок сверлящей шашки».
Невероятное всеобщее, тотальное насилие не прошло бесследно. Гражданская война привела к своего рода массовому помешательству. И люди не в состоянии были отличить немыслимую реальность от безумного вымысла.
Мальчик, покинувший Россию вместе с белыми, уверенно рассказывал:
«Мы бежали из Новочеркасска, так как в городе начался голод, который дошел до чрезвычайных размеров: там ели человечье мясо, и часто бывали случаи, что на улицах устраивали капканы, в которых ловили людей и делали из них бифштексы и другие кушанья, которые продавались на базарах и рынках».
В начале 1919 года красные оставили город Кисловодск. Старший следователь городской ЧК Ксения Михайловна Ге осталась, потому что болела маленькая дочь. Ксению арестовала белогвардейская контрразведка, но ночью она бежала — в Ессентуки. Скрывалась в доме одного врача. Белые объявили награду за нее — пятьдесят тысяч. Врач польстился на деньги, и выдал ее.
«Хорошенькая женщина, из хорошей семьи, дочь генерала, она была подлинным чудовищем, — писала одна из белых газет. — По ее ордерам расстреляны десятки людей. Суд приговорил ее к повешению. Ксения умерла очень мужественно, до последней минуты не теряла самообладания. Уже стоя под виселицей, воздвигнутой на базаре (казнили ее публично, при большом скоплении народа), сказала конвоирующему ее офицеру:
— Я счастлива умереть за мою правду. Вы ее не знаете, у вас есть своя, другая правда, но верьте: моя победит вашу.
Повесили ее попросту, без белого мешка, в своем платье, очень шикарном, синего шелка, в лаковых великолепных ботинках. Когда Ксению сняли с виселицы, разыгралась отвратительная сцена: толпа, как сумасшедшая, ринулась добывать кусок веревки, которая, вероятно, должна принести особую удачу».
Гражданская война — хаос неуправляемых страстей. Горючим материалом для этого всероссийского пожара стали солдаты, хлынувшие с развалившихся фронтов Первой мировой и не желавшие никому подчиняться.
Первая мировая разрушала не только тела, но и нервную систему. Бесконечные артиллерийские бомбардировки, взрывы бомб, мин и гранат, повседневная гибель товарищей, картины тяжелых ранений, оторванных рук и ног, крови и гноя разрушали психику солдат и офицеров. Это стало результатом новой, индустриальной системы войны, когда огромные армии, засев в траншее, методично уничтожали друг друга. Сотни тысяч фронтовиков становились инвалидами, не потеряв ни единой капли крови. И больными их не считали, в тыл их не отправляли, оружия не лишали.
Искалеченные Первой мировой люди, лишенные нравственных ориентиров, а то и вовсе превратившиеся в садистов, вернувшись домой, не хотели возвращаться к тяжкому крестьянскому труду. Боевые действия открывали возможность грабить. Особенно хорошо было наступать. Ни красные, ни белые командиры не могли удержать своих солдат от убийств, грабежей и погромов. Да часто и не пытались, потому что подчиненные могли и взбунтоваться.
Винтовка рождала власть и приносила материальные блага. Принцип самоснабжения открывал широкие возможности для наживы.
Вот свидетельства белогвардейцев:
«Не было войсковой части, которая не имела бы своего жизнерадостного эшелона, переполненного всякою добычей. Эшелоны эти были вооружены до зубов и охранялись (даже от малейшей попытки контроля со стороны властей) специальными нарядами с пулеметами».
«Я довольно хорошо запомнил рейд генерала Мамонтова, население встречало нас колокольным звоном, с иконами, а во время отступления провожало выстрелами в спину.
Причиной тому были ужаснейшие грабежи, в которых особенно отличались солдаты генерала Шкуро… Жестокость в то время у меня и у других начала сильно развиваться; мы бывали очень довольны, когда расстреливали совдеп на станции Попасная, когда казаки громили евреев на станции Енакиево».
«Вступление Добровольческой армии в города и деревни встречалось колокольным звоном, со слезами на глазах, целовали стремена всадников, а по прошествии каких-нибудь двух недель так же ненавидели добровольцев, как и большевиков. Многие офицеры Добровольческой армии по своей беспринципности, разнузданности и жестокости мало чем отличались от красных».