Убить в себе жалость - читать онлайн книгу. Автор: Михаил Нестеров cтр.№ 102

— Да не пригрезился, Олег, клянусь. Андрей уже уходил от меня, когда неожиданно сказал: «Знаешь, Сергей, чувствую большие неприятности, связанные с этим делом». Он имел в виду…

— Я понял, понял, давай дальше, — вот сейчас Олег твердо уверился, что Белоногов врать не умеет. Вернее, его ложь сошла бы за чистую монету, если бы не одно обстоятельство: разговор с Яцкевичем во Дворце спорта — по душам, о личном, наболевшем. Нет, Андрей не был тем человеком, который мог ответить откровенной насмешкой. И чем больше говорил Белоногов, тем больше убеждался, что Сергей врет.

Олег отошел к окну и повернулся к партнерам спиной. Никто не знал, кроме…

Убийца не сделал контрольного выстрела, стало быть, могла иметь место беседа со смертельно раненным Андреем; вероятнее всего, благоприятствовала обстановка, было время, которого хватило на то, чтобы пренебречь контрольным выстрелом: смерть Андрея у убийц не вызывала сомнения.

С содроганием Олег представил, что, отвечая на какой-то вопрос убийцы, Андрей думал о нем, своем товарище, Олеге Шустове, посылая ему… Непонятно что. Наверное, это последняя просьба Андрея.

Вспомнилось и то, что Андрей заговорил о Ширяевой, когда Белоногов покинул свое место и отправился к брату, которому к тому времени тренер дал передышку. Что, Яцкевич подозревал в чем-то Сергея? Не исключено. Если так, то его подозрения напрямую связаны с делом Валентины Ширяевой. Огромным делом, где нет места жалости ни к детям, ни к больным, ни к женщинам.

И вот Андрей отправляется вместе с Сергеем к нему домой, и Сергей — последний человек, видевший Яцкевича. Если предположить, что Белоногов убрал Яцкевича, то значит, есть за что. Другой вопрос: самостоятельно или по приказу. А приказать ему может только один человек. И почему произошла такая разительная перемена в обоих? Белоногов после смерти Ширяевой стал раскрепощенным, напрашивался термин «свободным», будто вздохнул с облегчением. Андрей же наоборот, стал хмур, несвойственно для себя выказал жалость к покойной судье, через Олега просил Рожнова об услуге… И вот странно: Сергей ничего, абсолютно ничего не знал о смерти Ширяевой, и, напротив, о кончине судьи был осведомлен Яцкевич. Так кто из них смотрелся более выгодно, что ли?

Ничего непонятно. Все встало бы на свои места, присутствуй в этом деле какое-то значимое событие, повлиявшее на Андрея соответствующим образом. А таковое имелось — собственно задание, к которому совершенно неожиданно был привлечен Яцкевич. Была тут большая доля случайности, потому как Яцкевич и Оганесян были в это время в Москве. Но вот теперь Олег мог усомниться в этом, правда, заподозрив еще одного человека — Михаила Рожнова. Пожалуй, это слишком, если не считать того, что именно Михаил Константинович отдает приказы своим подчиненным.

Олег решил бросить тренировку мозгов — уж очень мало материала для размышлений. Хотя, если такового много, и думать не приходится.

— …и вид у Андрея был такой, что я сразу поверил ему. Если серьезно, мужики, никто не слышал раньше этого имени?

«Да, друг, — скрипнул зубами Шустов, продолжая стоять у окна, — здесь ты перегнул палку. С такими закидонами ты далеко не уедешь».

И мысленно улыбнулся дочери: «Спасибо тебе, милая, от одного хорошего парня спасибо».

Совершенно неожиданно повеяло теплом от незнакомого человека, которому дочь дала трогательное прозвище Олимпийский Васька. Теперь Олег усомнился, имел ли он вообще право ненавидеть человека, который на протяжении нескольких лет заботился о его дочери? Наверное, нет; наверное, немного сентиментально, но ничего не поделаешь.

А пока режет душу смерть Андрея, смерть незаслуженная, в этом не приходилось сомневаться, стоит посмотреть на Сергея, послушать бред, который он несет. А остальные? Олег встал спиной к окну и задержал на каждом пристальный взгляд.

Норик Оганесян: по-кавказски темпераментно взволнован, если можно так сказать. Все чувства написаны на его лице, видно, что переживает за друга. Верит ли Белоногову? Наверное, да.

Тимофей Костерин: равнодушен, лицо будничное. Интересно, о чем думает и верит ли Сергею. Похоже, не то и не другое. Если все же шевелит мозгами, то относительно предстоящей операции, которая принесет деньги.

Белоногов Сергей… Без вопросов. Вот именно теперь без вопросов.

Олег только сейчас вспомнил, что на днях предстоит сложнейшая операция по ликвидации минимум двух человек: Мусы Калтыгова и Лечо Маргатова. А тут такое несчастье с Андреем. Не хочется, да посетуешь невольно, что в самый ответственный момент лишились лучшего бойца. Но и вчетвером можно справиться. Невольно прищурился на Сергея Белоногова: а втроем?

«Ну нет, пока я не узнаю, за что ты положил Андрея, будешь жить».

И снова сомнения, которые не хотели отпускать Олега: а правильно ли? стоит ли? Как знать, не за это ли поплатился Андрей Яцкевич. За язык — звучало грубо, неуважительно к покойному, но иного определения на ум не пришло.

Схожими причинами руководствовалась покойная Валентина Ширяева, ее тоже нет, как нет ее маленькой соседки и родного сына.

Сомнения, сомнения… И поделиться не с кем, никто теперь не внушает доверия, даже себе кажешься подозрительным, будто собственными ушами слышал от покойного Андрея его последние слова.

Сколько это может продолжаться? Для себя Олег решил: еще одна операция — и пошли все к черту: виноватые и невиновные, живые и…

Вот тут проблема, мертвые не дают уйти спокойно, сводят с ума своими немыми просьбами, незрячие глаза даже не просят, а уговаривают.

— Ну все, — Олег опустился на стул и шлепнул ладонью по столу. — Кончай, Сергей, нести ахинею, надо готовиться к работе. Слышали, что сказал Рожнов? Клиенты имеют твердое намерение остановиться в «Олимпии».

— Вот черт!.. — Белоногов хлопнул себя по лбу. — А не в «Олимпии» ли обитает…

— Хватит! — рявкнул Шустов, прерывая Сергея. Затем неожиданно расслабился. — А вообще, можешь идти и проверять всех проживающих, может быть, и отыщешь там десяток-другой Вась, Василиев, Михаилов.

Поминая Яцкевича, командир совладал с собой и отрезал:

— Мы всегда знали и знаем, чем однажды может закончиться наша жизнь. Одного уже размазали по стенке.

* * *

Олег расстегнул джинсовую безрукавку, вынул из кармана сигареты и закурил. Совсем рядом — несколько станций метро — дом, его дом, в котором живут родные ему люди. А с другой стороны — чужие. И подойди он к дому вплотную, взбеги на этаж, войди в квартиру — так и останутся чужими. Даже дочь. Можно сколько угодно говорить о родной крови, но факт остается фактом, чем больше проходит времени, тем больше отдаляется от него дочка. Растет — слово-то какое хорошее, только вот заставляет грустнеть глаза.

Жена…

Жена стареет — тоже нерадостно. Когда поженились, по молодости рассыпались красивыми, пусть и штампованными фразами: любовь до гроба. Это Олег ей сказал; а жена, окончившая литфак, полушутливо процитировала ему Валентина Берестова: «Любовь до гробовой доски — что может быть красивей? Но можно умереть с тоски, лишь видя доску в перспективе».