Хоккенхаймская ведьма - читать онлайн книгу. Автор: Борис Конофальский cтр.№ 79

Бабы, что простыни разбирали и вешали сушить, заволновались, говорят:

— Госпожа, всё ли с вами ладно?

А она рукой им машет, мол, вешайте простыни, а сама продолжает кашлять. Но они смотрят на неё, побросали работу, стоят, волнуются. А она стала кашлем заходиться, аж надрывается, сгибается, разгибается и дерёт себе кашлем горло, смотреть страшно. Бабы за Ульрикой побежали, а она завалилась на только что выжатые простыни и дёргается, дёргается, воздуха ей не хватает. Ей одна из баб хотела воды дать, Анхен и хотела попить, да расплескала на себя всю воду, и продолжала кашлем заходиться. Прекрасное лицо пунцовым стало. Прибежала Ульрика перепуганная, Анхен взяла за плечи, встряхнула, прижала к себе, а та всё кашляла, и заговорила Ульрика тихо и настойчиво, словно ругала кого-то.

— Отойди, отойди, оставь горло её, сними руку с него.

Шептала, шептала, а сама стала сестру прижимать к груди как дитя, поглаживал её по голове, и Анхен вдруг задышала, сразу отлегло, кашель на убыль пошёл, а как смогла говорить благочестивая Анхен, сказала подруге:

— Прахом всё, прахом.

— Что прахом? — спрашивала та волнуясь. — Говори же, сердце моё.

Ничего не ответила Анхен, зарыдала, и прильнула к плечу Ульрики. Прижалась к ней крепко, как от беды спряталась. И остальные бабы, что были тут, тоже почувствовали недоброе, перепугала их старшая сестра, тоже плакать стали, вытирали глаза передниками, стояли вокруг и рыдали глядя на Анхен и Ульрику.

Волков как будто не лежал при смерти, поверить в такое было невозможно, но от болезни только худоба, да усталость страшная остались. Сидел под вечер уже за столом в исподнем. Ел. Сам удивился, без памяти был столько дней, а очнулся — не болен, и чистый ещё, как будто мылся недавно, и одежда чиста. Только бриться нужно. За это он Ёгана хвалил, а Ёган сказал, что мыть его помогал Сыч, и монах, и даже Максимилиан немного — воду носил. Про Агнес ни слова не сказал. Ведь она мыть господина не помогала. Ну, а что ждать от дурака деревенского, впрочем, то, что это она его от лютой болезни спасла кавалер и сам знал.

Костляв, небрит, волосы сальны как у приказчика какого, такого, что в купальню не ходит. Ест ложкой похлёбку из бобов с говядиной, хлеб не ломает на тарелке, кусает горбушку. Рубаха проста как у мужика, исподнее тоже, босые ноги на дорогом ковре смотрятся нелепо. Разве так господин должен жить и есть? Солдафон он и есть солдафон, хоть графом его назначь. Всё не так у него как надобно.

Агнес, сидя за столом напротив, молча смотрит на него, неодобрительно. Он взгляд её поймал, есть не перестал, ложку не бросил. Засмеялся:

— Голодна?

— Сыта. Благодарю вас, — отвечал она, показывая, что недовольна.

— Чего ты зла?

— Отчего же зла, не зла, — отвечала Агнес, — устала с дороги.

— Устала? Да как же ты устала, раз не торопилась, ехала? — говорит он с усмешкой, а сам ест.

Вот тебе и на, вот и благодарность. Агнес летела, возницу замордовала, понукала и понукала, как мерина старого и ленивого. Все бока и зад в тарантасе отбила, спала невесть где, ела невесть что, жизнь ему в который раз, спасла и тут на тебе. Не торопилась! Благодарность, однако!

Девушка аж рот раскрыла от такого. Готова заорать была, Ёган даже нахмурился и сморщился, ожидая визга, да тут кавалер улыбнулся, ложку бросил и сказал:

— Да, ладно, ладно, шучу, молодец ты у меня, — поманил рукой. — Иди сюда.

Надо было бы ей посидеть — подуться, показать, что не собака она, что к хозяину бежит, как только тот поманит, да не выдержала, господин позвал к себе, разве усидишь. Раскраснелась и пошла вокруг стола, и ничего, что его холопы смотрят, как бежит она. Пусть смотрят.

Подошла к нему, он обнял её за талию, прижал к себе, по спине погладил, притянул её головку к себе, поцеловал, в щёку и висок, и говорил:

— Умница ты моя. Спасла опять.

И по голове её гладил.

А не так всё, всё не так, как надо делал он. Не того она ждала. Будь на её месте Брнухильда, так он её бы за зад трогал, а не за спину. Или за грудь брал бы, прямо пред холопами, он не шибко стеснялся, мог Брунхильде грудь пятернёй сдавить. А мог и через юбки за лобок ущипнуть её. Так, что Брунхильда, звала его похабником и смеялась, и краснела совсем не от стыда. А потом гордая уходила господину кукиш показав.

А поцелуйчиков отцовских в щёчку да в лобик, поглаживания спинки ей мало было. Но она постояла рядом, даже обняла его, виду не показав, что не так он её гладит. Тут он её по заду и похлопал, отправляя на своё место. Но не так, опять не так. Так и дочь похлопать можно. А она что, ему дочь что ли? Нет, не дочь!

Волков снова стал есть свой солдатский харч, и ел его с удовольствием, а монах принёс ему лекарство в стакане:

— Пейте.

— Что это? — заглянул в стакан Волков.

— Зелье для силы, имбирь, солодка, ещё кое-что, пейте, и с каких это пор вы стали у меня рецепты спрашивать, — говорил назидательно брат Ипполит.

— Все меня отчитывают, даже монах уже начал, — смеялся кавалер, выпивая зелье.

И все кто был в покоях, улыбались с ним. Все, кроме Агнес. Она-то была серьёзна.

А кавалер как поел, так спать лёг, и то ли от зелья монаха, то ли от слабости, до утра он уже не проснулся. И Вацлав в это день за деньгами не приходил.

Только покои Агнес показал и, узнав, что она довольна покоями осталась, исчез. Агнес и впрямь была довольна жильём. Кровать хороша, и ковёр есть, и стол с посудой, и комод с подсвечником, и жаровня небольшая, и даже таз с кувшином медные, что приличной девушке очень кстати. И ваза ночная, чтобы по нужникам ночью не ходить, коли нужда случится. Только вот прислуги у неё не было. Не самой же с горшком ходить, мыть его. Откуда такое только взялось у деревенской девочки. Об этом она с господином говорить думала, как только встанет он. Комната одна у неё была, ну да ничего, всё остальное в ней было хорошо.

К вечеру она просила себе ужин, его подали ей в покои, и он был изыскан, а вино принесли ей в удивительно красивом, высоком графине белого стекла, что прекрасно звенело, если слегка бить его ножом. Агнес опять ела паштет, и баранье ребро, стучала по графину, так весело ей было, что смялась она, слушая, как звенит графин.

Но после спать она не легла. Дождалась, что придёт человек, уберёт ужин, и зажжёт ей свечи. Как он ушёл, села читать книгу, что нашла в комнате у господина. Такой книги у него раньше не было. Чтиво ей было интересно, но кто бы видел её сразу, то понял, не книга держит её ото сна, не ложится она спать потому, что ждёт чего-то. Времени нужного ждала молодая госпожа. И как время пришло пошла она в покои Волкова. Ступала тихо, юбки подобрав. Максимилиан, что дежурил в его покоях, сразу отпер ей дверь, ни слова не спросил, так как она палец приложила к его губам. И словно сник он, хоть и говорить собирался. Сел на стул, и как будто задумался глубоко о чём-то сразу. А девушка прошла в спальню кавалера, и, заперев засов, стал разоблачаться, не торопясь, по-хозяйски. Словно жена пришла в законные покои, к законному супругу своему. Разделась догола, но под перины не прыгнула. Снова взяла с пояса ключи, отперла сундук, вытащила из мешка шар. Давно она скучала по нему, теперь вот он — в руках, села на постель с ним, смотри хоть до утра, пока глаза не заломит. Ну и стала глядеть в него. И как всегда довольно её лицо было. Но не одних удовольствий искала девочка, не просто посмотреть в стекло хотела, заодно хотела выяснить, кто ж господину её такое послание сильное отправил, что он под ним и недели не протянул бы, не явись она. Знать девочка её хотела, её и искала в стекле. И нашла. Увидела глаза её. Были те глаза необыкновенной красоты. Таких глаз Агнес не видела никогда. И смотрели они на девочку строгие, не злые и с любопытством, так наверное, смотрела старшая, любящая сестра на свою младшую, вдруг нашкодившую.