Толстовский дом - читать онлайн книгу. Автор: Елена Колина cтр.№ 96

«Капитан КГБ» Алену перешутил, переиграл, и это было обидно, как проиграть в «дурака», как будто ее нашли в игре в прятки, да еще это изысканно обидное, на «вы» – «вы еще маленькая». Она ведь, несмотря на светскую живость, нахальство, уверенность в своей красоте и шестую уже сигарету «More» в тонких длинных пальцах, была еще маленькая.

В номере, куда Алена поднялась, легко вскочив на его нарочитую подначку «ну, если ты не маленькая, выпьем в номере?..», она приготовилась к тому, о чем они так много говорили с Таней – боль, кровь, постараться не закричать, в общем, с достоинством перейти в новое состояние. С достоинством, а не как Нина, потерявшая девственность, можно сказать, у всех на глазах.

«Капитан КГБ» Алену не принуждал, не обманывал, не настаивал, он, как в детстве, поймал ее на слабо. Но напрасно он считал, что переиграл эту красивую нахальную девицу с решительными не по возрасту манерами.

«Есть ли у вас план, мистер Фикс?» – «Есть ли у меня план? Да у меня целых три плана!» Алена пошла в номер не на слабо и не в угаре влюбленности с первого взгляда, у нее, как у мистера Фикса из ее любимого мультфильма, всегда был план, и не один, и сейчас она действовала согласно плану.

Девственность отдают любимому человеку… Кто это сказал? Ах, русская литература? Она сама будет решать, а не русские писатели девятнадцатого века. Первый раз по любви, все так говорят… Ну и что?.. Первый раз, значит, по любви, а второй как – из интереса или за деньги?.. Она сама будет решать, а не какие-то «все». Приблизительно такие были у Алены на этот счет мысли.

Когда придет любовь – неизвестно, а девственность была несвобода. Во-первых, другие знали то, чего не знала она. Во-вторых, Алена не терпела закрытых дверей. В детстве, на даче в Сестрорецке, пятилетняя Алена вытребовала себе право выходить за калитку, и Андрей Петрович ей это право торжественно дал – при условии, что она никогда эту калитку не откроет. Алена этим иезуитским соглашением осталась довольна: она не выйдет, но знает, что может выйти. Девственность была, в сущности, закрытой дверью, а недевственность – границей, за которой секс станет ее личным выбором.

Можно сказать, что Алена обдумала потерю девственности как естествоиспытатель, решив, что лучше так – красиво, с взрослым опытным мужчиной, чем со сверстником, торопливо, неумело, опасаясь, что сейчас придет мама с работы, и назначив местом эксперимента номер гостиницы «Европейская».

Но даже в случае с многоумной Аленой человек всего лишь предполагает. Нужно было ей все-таки довериться русской литературе, тогда она могла хотя бы предположить, какой страшной силой является пол. «Обрыв», «Крейцерова соната», «Леди Макбет Мценского уезда», весь Достоевский… да, и уверенность Раскольникова «я право имею» тоже имела к ней некоторое отношение. Вера, бедная Лиза, все эти чистые девушки, любопытные к велению плоти, с размаха совершившие грехопадение и за это наказанные, незримо витали над кроватью в номере «Европейской». И все ее высокомерие, исследовательский интерес к сексу, самоуверенность, все эти глупости сдуло, как шелуху, понесло по ветру. Алена вышла из номера сладко влюбленной в своего Капитана, изнеможенной, беспомощной, наполненной новыми ощущениями, – ей повезло, ни боли, ни крови, ни неловких усилий, ее тело было храмом, чем-то священным, чему он был готов молиться, с такой нежностью он касался ее.

Капитан просил ее не стесняться своего тела, говорил, что ее тело такого теплого тона, встречается только на картинах старых мастеров. Она лежала на кровати голая, в одном шарфике, он провел рукой по ее телу, от шарфа и вниз, до сомкнутых ног. «Сними шарф, я люблю всю тебя, и твой шрам тоже». Она мотала головой – ни за что, ты испугаешься, но он нежно снял шарф и поцеловал шрам, а потом поцеловал ее всю. В деревне, куда они однажды ездили с отцом, Алена видела, как бабушка из сливок венчиком сбивала масло в большой деревянной плошке и затем отошла куда-то, оставив плошку на подоконнике. При воспоминании об этих поцелуях она почувствовала себя тающей на солнечном подоконнике массой… а от силы эротических импульсов ее даже затошнило.

Алена летела по Невскому мимо Гостиного Двора, Катькиного сада, Дворца пионеров, по Аничкову мосту – счастливая, как нимфа, весь день плескавшаяся в фонтане, а вовсе не проводившая экскурсию на «Авроре», где нимфу когда-то принимали в пионеры. Смотрела на мир прозрачными голубыми глазами рассеянно и нежно, ласкала взглядом весь мир, будто своего Капитана, из всего мира она одного видела сейчас Капитана, и каждый сантиметр его груди стал для нее важнее, чем… чем все на свете. Она бежала и думала: эти мужчины и женщины, что шли ей навстречу, были вокруг нее, они – любили!.. Она даже подумывала, не крикнуть ли ей на весь Невский: «Люди, теперь я с вами! Любить прекрасно! Я люблю!» Алена считала себя «уже женщиной», даже не поняв, что в прямом, физиологическом смысле девственность она так и не потеряла.

…И словно орнамент, окаймляющий рисунок от края до края, завершил этот день скандал, симметричный утреннему скандалу, – опять юбка.

– …Моя дочь ходит как проститутка!

Алена сбросила куртку, сняла шарфик, Андрей Петрович наткнулся взглядом на ее шею, помрачнел. Он закричал: «Юбка как у шлюхи, колготки как у шлюхи!», поймал взгляд Ольги Алексеевны, в котором читался упрек: «Опять плохие слова, опять орешь на ребенка». Но ведь как объяснить – как только он видел рубцы на шее Алены, в нем поднимались невыносимая жалость и боль, от этой боли он начинал кричать еще громче.

– Я сказал, ты в этой юбке из дома не выйдешь? Сказал?

– Это не та юбка, та была красная, а эта черная… – уточнила Алена. – Это вообще Танина юбка, я у Тани утром взяла юбку и забыла обратно переодеться… А колготки у меня просто порвались, это Танины колготки… – И привычно заныла: – Ну что ты, ну пу-усик…

И тут произошло немыслимое. Смирнов развернулся, ушел на кухню, вернулся к Алене, двигаясь как-то странно, боком. Держа правую руку за спиной, подошел к Алене, занес свободную руку над ее головой – Алена наклонилась, чтобы он ее, ладно уж, погладил, – сгреб влажные от бега золотые кудри в кулак и отхватил ножницами сколько смог. Но даже в бешенстве, не помня себя, он не смог причинить ей боль, держал несильно и бормотал по-сказочному звучащую приговорку: «Дома сиди, никуда не ходи». Получилось: длинные кудри волнами, и одна прядь отрезана до уха – совершенно авангардистская картинка.

…К ночи у Алены была короткая стрижка.

– Сколько у тебя волос, как у Мальвины, я уже устала тебя стричь, – ворчала Нина, стоя позади обмотанной простыней Алены. На полу валялись золотые пряди.

– Он думает, я его прощу. А я никогда его не прощу… – громко и четко сказала Алена из-под простыни.

Декабрь

Дневник Тани

6 декабря

У Алены сейчас только два чувства – любовь и ненависть. Она говорит только о том, как любит своего Капитана и как ненавидит отца.

Это наш разговор о любви.

– Он красивый, тип Штирлица, то есть Тихонова, такой благородный, с печальными глазами! Конечно, моложе Штирлица, лет тридцати. …Он поцеловал меня туда…