Деньги без дураков. Почему инвестировать сложнее, чем кажется, и как это делать правильно - читать онлайн книгу. Автор: Александр Силаев cтр.№ 96

Страница

Организованная преступность — в первую очередь способ обуздать преступность неорганизованную и взять за это денег. То есть не столько абсолютное зло, сколько самоорганизация порядка из хаоса. Конечно, это будет весьма жестокий порядок, королевства викингов в XXI веке смотрятся архаично. Если вдруг вся экономика станет напоминать серую зону, как произошло в России в 1990-е годы, роль мафии возрастет. Если легализовать любые добровольные сделки между людьми, мафия, вероятно, останется без работы. О, вот мы и употребили слово «работа»! Консильери дона Корлеоне ничего не отбирает, он получает неплохую зарплату за некие функции, сродни аналитику спецслужб. Скажем больше, бойцы дона Корлеоне тоже выполняют функцию за зарплату и функционально это уже дружина, а не банда гоп-стопщиков.

«Отбирают» в основном неудачники. Их добыча — крошки со стола экономики, их риск ужасен, а век недолог. Ощущение их успешности может возникать в смутные времена, на территории «фейлд стейт» — чем хуже вокруг, тем лучше конкретно им. Но глобально это плохая ставка.

Примерно та же картина, если слово «отобрать» заменить словом «обмануть». В чистом виде аферист как человек, конкретно проходящий по соответствующей статье Уголовного кодекса, собирает те же крошки с глобального стола: «риск ужасен» и «век недолог».

Как вообще понять, что это обман? «Своей матери ты бы не предложил такой контракт». В некоем роде это не совсем обман. Формально договор там не нарушается. Он просто невыгодно составлен для одной из сторон, но сторона этого не видит. Сотрудник компании, как правило, не святой, но и не черт с рогами. Своей матери он, наверное, такой контракт не подсунул бы. Но глупо требовать от людей, чтобы они учитывали интересы жадного незнакомца наравне с интересами ближайшего родственника.

Чем масштабнее обман по общему количеству вовлеченных в него людей и сумм, тем меньше он похож на аферу в уголовном смысле и все больше смахивает (на стороне бенефициара) на обычную, рутинную работу за зарплату и бонус. Она не идеально моральна, но в среднем люди не сочли бы ее настолько безнравственной, чтобы ею не заниматься.

Итак, при циничном рассмотрении мир становится лучше, чем мы думали.

С «выпросить» примерно та же история. Нищий на улице в среднем зарабатывает неплохо. Но он сидит там в любую погоду, открыт криминалу, на развитом рынке будет подавлен картельным сговором. Мы недаром употребили слово «зарабатывает»! Нечто не дается за ничто. Издержек достаточно, чтобы счесть профессию нищего трудной, унизительной, рискованной и поэтому хорошо оплачиваемой.

Халявы меньше, чем кажется. Обычно деньги выдают за некую услугу, но иногда открывают окошко, где привечают вне товарно-денежных отношений. Раздаватель денег, кажется, выдает их без явной выгоды для себя, но это не значит, что там выдается кому попало. Чтобы получить свое в окошке «гранты ученым», надо быть ученым, во-первых, и отработать грант, во-вторых. В другом окошке выдают ветеранам боевых действий. В третьем — молодым поэтам.

Роли иждивенца надо соответствовать. Та же содержанка, например, функционально не должна уступать пролонгированной проститутке, а это уже почти профессия.

Мы предлагаем посмотреть на все способы получения денег как на «заработок». Или как на обмен. Исполнение роли меняется на кеш. Любой роли, от «вора» до «инвалида». Человек встает в определенном месте социума и совершает определенные действия. Социум ему, с той или иной вероятностью, что-то кладет в карман или бьет по голове.

Но вот за что именно? На регулярной основе оплачиваются четыре характеристики роли.

Согласно марксизму, никаких других праведных источников дохода нет вообще. Ты либо меняешь страдание на деньги, либо принадлежишь к эксплуататорским классам, третьего не дано. Атмосфера XIX столетия способствовала такому восприятию. Фабрика того времени как никакое другое место подходила к теории о страдании.

Мы специально взяли сильное слово «боль». Можно было взять менее экспрессивный «труд», оговорив, что берем слово в классической политэкономической парадигме. Но важна резкость смысла. Ведь что такое марксистский «труд»? Это то, что неприятно, но надо.

Ведь действительно, нет мотивов быть фабричным рабочим в XIX веке (да и в любом другом веке тоже), кроме одного — тебе за это заплатят.

В худшем случае невыносимо мучительно (рабы в рудниках), в лучшем — просто скучно (офисный планктон). Никто не будет заниматься этим ради удовольствия или чего-то иного, способного мотивировать при отсутствии платы, например ради славы или тренировки. Ради славы можно убить дракона, ради тренировки — жать штангу, но чистить сортир можно только за деньги. К сожалению, в мире плохая пропорция: на каждого дракона — тысяча сортиров, и кто-то должен их чистить. Очередь на дракона занята на годы вперед, а дерьмочистов всегда нехватка.

При этом способных трудиться кем бы то ни было — избыток. Обществу нужно меньше грузчиков, чем людей, потенциально способных что-то грузить. Отсюда еще одна важная, принципиальная характеристика.

«Это может каждый». Или хотя бы «это могут очень многие». В марксистских построениях, где мерой труда выступает только время, это очень хорошо видно. Идеальный, твердокаменный марксист уверен, что справедливая оплата учитывает только затраченное время, а любые вариации — от лукавого. Если час работы стоит 10 у. е., то 8 часов стоят 80 уев, и не важно, чьи это часы — вахтера или нейрохирурга. Максимум, что готов уступить наш каменный теоретик, это учесть время на обучение. Если на вахтера не надо учиться вовсе, а на врача 20 % взрослой жизни, то хирург должен получать в 1,25 раза больше вахтера. Возможно, вас удивляет понимание справедливости в теории, считавшейся в XX веке главной теорией справедливости, но все именно так.

Страница