Искусственный интеллект и будущее человечества - читать онлайн книгу. Автор: Марк О’Коннелл cтр.№ 40

– Уверен, ты прикалываешься надо мной, – сказал я.

– Я не шучу, приятель, – ответил Марло.

– Он не глумится над тобой, – заверил меня Тим.

– Так каким ты видишь финал всего этого? – спросил я Тима. – Ты тоже хочешь вместить в себя всю Вселенную?

– Для меня финал, – ответил он, – это когда человеческая популяция плюс-минус несколько придурков полетит в космос. Лично моя цель – мирно и страстно исследовать Вселенную целую вечность. И я чертовски уверен, что буду заниматься этим не в этом теле.

– А в каком? – спросил я. – И останешься ли ты собой?

Тим воображал себя взаимосвязанной системой информации – блуждающих узлов, путешествующих по постоянно расширяющимся траекториям Вселенной, переносящих интеллект сквозь необъятные просторы космоса, обучающихся и обретающих опыт. Он предполагал, что невообразимо широкая система будет настолько же им, насколько и его нынешняя форма, шестифутовая совокупность костей и тканей.

Я собирался сказать, что все это звучит очень дорого, и хотел спросить, кто будет оплачивать счета. Но потом решил промолчать – стоит хорошенько подумать, прежде чем шутить над основными постулатами веры после того, как вам потрудились объяснить их.

Мы вторглись на территорию традиционных религиозных верований – такой переход характеризовал многие наши беседы с Тимом и другими трансгуманистами.

В мой последний день мы с Тимом говорили о будущем, развалившись на угловом диване в гостиной, когда Джонни запрыгнул мне на колени и начал лизать меня в порыве безумной беспричинной симпатии. Я почувствовал влажное дыхание собаки на лице, скользкий теплый язык на носу и пытался выглядеть довольным, хотя это было не так.

Мы заговорили о зависимости между телом и личностью. Например, был ли Джонни ослаблен из-за того, что потерял часть тела.

Я поделился смутным ощущением, что воплощение является непередаваемым и неоспоримым элементом существования и что мы были людьми, а собака была собакой только потому, что для этого были созданы наши тела. Я рассказал о своем сыне и о том, что моя любовь к нему была во многом главным образом телесным опытом, особенностью млекопитающих. Я сказал, что испытывал нежность, ускорение работы механизма сердца, когда держал его на руках, чувствовал его маленькое тельце, слаженность, тоненькие косточки его плеч, мягкость и утонченность его затылочка. Я часто поражался тому, как мало места он занимает в мире, и тому, что грудь его была не шире моей ладошки. Он буквально был маленьким объектом, совокупностью хрупких костей, мягкой плоти и теплой непостижимой жизни. И это было тем, что составляло мою любовь, мой животный страх и привязанность к маленькому зверьку, каким он и был.

Я спросил Тима о его детях, о любви, о которой он мне рассказывал пару раз за последние несколько дней. И он снова повторил, что он жил для них, что их появление в его жизни спасло его от самого себя. И он согласился, что да, у него тоже были эти чувства, эти звериные привязанности и страхи.

– Что твои дети думают о твоем желании стать машиной? – спросил я. – Что они думают об имплантатах?

Лицо Тима выражало сосредоточенность, пока он заправлял вейп домашней смесью, принесенной вчера новым стажером. Я задумался, прослушал ли он мой вопрос или, может, не хотел на него отвечать. Я посмотрел на его бледные и тонкие руки и попытался представить тайную историю на его коже: татуировки, крайне безобразные повреждения от имплантата.

– Мои дети понимают, что я делаю, – наконец ответил он, оставаясь сосредоточенным на вейпе. – Они полностью принимают меня. Моя дочь, ей одиннадцать, недавно сказала: «Папа, мне все равно, станешь ли ты роботом, но ты должен сохранить свое лицо. Я не хочу, чтобы ты изменил лицо». Лично я не испытываю никакой сентиментальной привязанности к своему лицу, не больше, чем к любой другой части тела. Я мог бы выглядеть как марсоход, мне плевать. Но, полагаю, она весьма привязана к моему лицу.

Он затянулся и сильно выдохнул; поднимающийся шлейф плотной белизны на мгновение заслонил его лицо, к которому он не испытывал сентиментальной привязанности: темные, слегка раскосые глаза, фанатично раздутые ноздри надменного и странного человека.

Он рассказал, что Даниэль была его детям как мать. Она хотела завести и своих собственных детей, и ей было тяжело от того, что он отказывается снова стать отцом и настаивает на том, чтобы «больше никогда не участвовать в этом».

И затем он выразил чувства, поразившие меня своей религиозностью как по смыслу, так и по формулировке.

– Я здесь в ловушке, – сказал он, указывая на грудь, на ноги, сложенные в позе лотоса. – Я застрял в этом теле.

Я предположил, что это сделало его похожим на гностического еретика второго века нашей эры.

Тим терпеливо покачал головой.

– Но это не просто религиозная идея, приятель. Спроси любого трансгендера. Он скажет тебе, что заключен не в своем теле. Но я, я заперт не в том теле, потому что я заперт в теле вообще. Все тела для меня – не те.

Я чувствовал, что мы были близки к главному парадоксу трансгуманизма, горизонту событий, где рационализм Просвещения, подтолкнувший движение к самым радикальным крайностям, исчез в темной материи веры. Чем пристрастнее становилась двойственность ситуации, чем настойчивее Тим отрицал какую-либо связь между своим собственным мышлением и тайнами религии, тем более религиозным он казался.

Но, возможно, трансгуманизм не столько был квазирелигиозным движением, сколько обращался к фундаментальным противоречиям человечества, к разочарованиям, которые традиционно были прерогативой веры. Ощущать себя заключенным внутри тела, с его слабостями и неумолимой смертностью, быть прикованным к умирающему животному, как выразился Йейтс, – это основополагающее состояние человеческого существования. В некотором смысле в самой природе обладания телом было стремление избавиться от него.

Д. Г. Лоренс написал: «Сегодня человек удовлетворяет свою потребность в чуде с помощью науки и техники, радио, самолетов, огромных кораблей, дирижаблей, ядовитых газов, искусственного шелка: все эти вещи порождают в человеке чувство чудесного, играя ту же роль, что в прошлом играла магия».

И как потребность человека в тайне и космическом благоговении сейчас все больше удовлетворяется наукой, стремление к надежде на искупление точно так же становится уделом технологий. Хотя Тим и не выражался такими терминами, это было его послание, послание киборга: в конечном итоге произойдет искупление нашей человеческой природы, нашего животного «я», и мы позволим технологиям проникнуть в наши смертные тела, добившись единения с механизмами.

Происходили сбои, все шло не очень гладко. Мой путь из Сан-Франциско в Пьемонт на конференцию по трансгуманизму и религии со всех сторон сопровождался трудностями. Из Мишен-Дистрикт, где я на несколько дней арендовал комнату через Airbnb, на скоростном электропоезде я отправился через область залива Сан-Франциско. Было около восьми тридцати утра субботы, стояла безжалостная майская жара, центр Окленда был совершенно безлюден, за исключением слоняющихся страдающих и бездомных. Такое обстоятельство наполняло атмосферу этого места безысходностью – словно в обескровленном апокалипсисе души вознеслись к небесам, оставив здесь тех, что были запятнаны бедностью.