Искусственный интеллект и будущее человечества - читать онлайн книгу. Автор: Марк О’Коннелл cтр.№ 17

А что, если такая процедура обретения бессмертия, эта эмуляция и загрузка разума, будет стоить настолько дорого, что только очень богатые люди смогут позволить себе премиальный аккаунт без рекламы, а остальным проигравшим придется бесконечно мириться с периодическим воздействием на их мысли, эмоции или желания неким коммерческим источником в некотором адском контент-партнерстве.

Рэндал не согласился с тем, что такая ситуация нежелательна. Тем не менее такие размышления не имели прямого отношения к его проекту, который должен скорее решить основную проблему человеческого бытия, нежели помешать любым непредвиденным последствиям.

– Сомневаюсь, – сказал он, – что подобное влияние на человека может оказывать только программное обеспечение. На биологические мозги также можно воздействовать. С помощью рекламы, скажем, или с помощью химических веществ. Не похоже, что ваше желание купить еще пива никак не связано с алкоголем, который вы уже выпили. Уверены, что ваши желания полностью независимы от влияния извне?

Я долго пил пиво, чтобы не заказывать еще одно. Зловонный запах травки густо растекся в этом теплом вечере, подобно сырому туману, ползущему из бухты. Всего в нескольких футах от нас, на углу улиц Фолсом и Лэнгтон, свернувшись калачиком под фонарным столбом, лежал бездомный. Все время, пока мы сидели, этот человек, лица которого я не мог разглядеть, тихо бормотал что-то, периодически истерично хохоча. Я вспомнил фразу из «Веселой науки» (Die fröhliche Wissenschaft) Ницше о том, какими странными, необычными и неправильными мы, вероятно, кажемся другим животным: «Боюсь, что животные видят человека как существо, подобное им, но утратившее свой животный здравый смысл; как безумное, крайне опасное животное; как смеющееся животное, плачущее животное, несчастное животное».

Возможно, мы безумны именно из-за нашей неспособности принять себя как животных, принять факт того, что умрем смертью животных. И почему мы должны его принимать? Такую мысль невозможно вынести, это недопустимая реальность. Могли бы вы подумать, что мы окажемся за пределами; могли бы вы подумать, что к сегодняшнему моменту мы сможем не мириться с дурацкой задумкой природы. Наше существование и сопутствующий невроз сопровождаются неразрешимым противоречием: мы находимся вне природы и над ней, подобно маленьким божествам. И все же мы беспомощны перед ней, навсегда ограниченные ее слепой и непримиримой властью.

Я заметил абсурдность наших представлений о мире: о возникновении жизни, о науке и о человеческом прогрессе. Внезапно я осознал, насколько все причудливо и нелепо: все эти обещания ученых об освобождении людей из плена плоти, этот неисправный «механизм» бездомного человека, бормочущего свои безумия и страдания в пустоту на тротуаре Сан-Франциско. И я, писатель, который сам себя сбил с толку мыслями о сути вещей, делая заметки, чтобы не забыть о хихикающем бродяге, о запахе травки, о ницшеанских безумных животных.

В течение нескольких недель и даже месяцев после возвращения из Сан-Франциско я был одержим идеей полной эмуляции мозга. Когда я отрывался от работы и прогуливался до кафе, то воображал, что слишком быстро проезжающая мимо машина залетает на тротуар и сбивает меня. Я представлял, что случится с моим телом, и ловил себя на мыслях о Рэндале и о его проекте отделения личности от субстрата. Когда я чувствовал себя уставшим или физически уязвимым, я (или мой мозг) особенно часто возвращался к Рэндалу, к нейронам червяка, мерцающим на ноутбуке Эдварда Бойдена в Лозанне и к фрагментам мышиного мозга, сохраненного в лаборатории компании 3Scan в Мишен-Бэй.

Однажды утром, спустя несколько месяцев после поездки в Сан-Франциско, я лежал дома в Дублине, страдая от простуды и похмелья, отягчающего обстоятельства моего вчерашнего выхода за все разумные пределы в выпивке, и лениво подумывал о том, что пора бы уже вытащить себя из постели, чтобы присоединиться к жене и сыну, которые увлеченно играли в ковбоев в соседней комнате. Я испытывал физическое недомогание. Как это часто бывает при простуде, я ощущал себя биологическим существом из плоти, крови и хрящей. Я чувствовал заблокированные носовые проходы, горло, замученное бактериями, скорбную боль внутри всего черепа, внутри цефалона. Короче говоря, я осознавал свой субстрат, потому что мой субстрат был в крайне прискорбном состоянии.

И меня охватило внезапное любопытство, что конкретно есть этот субстрат, а что я сам, с технической точки зрения. Я потянулся к телефону, лежащему на тумбочке, и ввел в Google слова: «Что такое человек…» Первые три варианта автозаполнения были: «Что такое человеческая многоножка», «Из чего состоит человеческое тело» и «Что такое человеческое бытие». На второй вопрос я и хотел получить ответ.

Оказалось, что я на 65 процентов состою из кислорода, а это значит, что я в основном воздух. Также я состоял из непрерывно сокращающихся объемов углерода, водорода, кальция, серы и хлора и так далее по периодической таблице химических элементов. Я был слегка удивлен, узнав, что в мой состав, как и в состав айфона, входят микроэлементы из меди, железа и кремния.

Какое прекрасное творение – человек, думал я, какая квинтэссенция праха.

Несколько минут спустя в спальню на четвереньках заползла моя жена, усадившая на спину сына, крепко сжимавшего ворот ее рубашки кулачками. Она цокала, пока передвигалась, а сын смеялся во весь голос и кричал: «Стой! Стой!».

Издав громкое ржание, подобно лошади, она изогнулась и осторожно сбросила малыша со спины в стоящие у стены ботинки – он вскрикнул от восторга и вскочил на ноги.

Я чувствовал: ничего из этого невозможно запрограммировать. Я чувствовал: ничего из этого невозможно запустить ни на каком другом субстрате. Их красота была физической, телесной – в самом глубоком, самом грустном и самом прекрасном смысле слова.

Я осознал, что никогда не любил жену и нашего маленького мальчика больше, чем когда думал о них как о млекопитающих. Я вытащил себя и свое тело из постели, чтобы присоединиться к ним.

Не существует ни одной общепринятой версии технологической сингулярности. Это свет, сияющий над горизонтом Силиконовой долины, появляющийся то как религиозное пророчество, то как прогноз технологического развития. Нет предела богатствам, которые, по утверждению верующих, принесет сингулярность, нет конца рассказам о них. В самом широком смысле этот термин относится к тому времени, когда машинный интеллект будет значительно превосходить возможности своих человеческих создателей и когда биологическая жизнь подчинится технологиям. Это своего рода крайность технического прогрессивизма, вера в то, что универсальные технологии решат неразрешимые проблемы мира.

Эта идея в той или иной форме существует уже по меньшей мере полвека. В 1958 году Станислав Улам в некрологе своему коллеге, физику Джону фон Нейману, с которым они работали над Манхэттенским проектом, вспомнил их разговор об «ускоряющемся прогрессе технологий, изменениях в жизни людей и приближении некоторой важной вехи в истории, когда все изменится».