Говорит и показывает Россия - читать онлайн книгу. Автор: Аркадий Островский cтр.№ 37

Редакция “Взгляда” отказалась выпускать в эфир программу без интервью с Шеварднадзе, и тогда передачу просто закрыли. Первое в стране независимое новостное агентство “Интерфакс” выкинули из занимаемого им здания. “Это все больше и больше выглядит как закручивание гаек в отношении органов гласности. Гласность – основополагающий принцип перестройки: настоящее закручивание гаек было бы очень серьезной мерой, близкой к началу конца”, – записал в своем дневнике Брейтвейт ^[154].

На том же Съезде народных депутатов с пророческим заявлением выступил писатель и ветеран войны Алесь Адамович, один из тех, кто вместе с Сахаровым основал общество “Мемориал”. “Горбачев – единственный в советской истории лидер, который не замарал себя кровью. И так бы хотелось, чтоб он и остался человеком, не замаравшим себя кровью. Но будет момент, когда они будут толкать его в эту сторону, а потом о Вашу же одежду, Михаил Сергеевич, вытрут свои руки и сделают Вас виноватым во всем”, – сказал он Горбачеву ^[155].

Момент, о котором предупреждал Адамович, наступил 12 января 1991 года, когда войска МВД и КГБ попытались свергнуть правительство Литвы, за год до этого провозгласившее независимость республики. На улицах Вильнюса началась стрельба. В город вошли танки. Все это выглядело повторением 1968 года. События развивались по схожему сценарию: призывы к “нормализации” обстановки в Литве, подготовка почвы в Москве и силовое давление на СМИ. Впрочем, было и одно важное различие. Те, кто пережил 1968-й, уже не собирались сдаваться. В их руках по-прежнему находилась печать, а печать по-прежнему сохраняла силу и влияние. Но, что самое главное, в стране был источник альтернативной власти – Ельцин, и он открыто встал на сторону прибалтийских государств.

Когда в Вильнюсе начались беспорядки, Ельцин находился на юбилейном вечере, посвященном 60-летию “Московских новостей”, – в окружении реформаторов, людей искусства, журналистов и иностранных дипломатов. Узнав о происходящем, Егор хотел отменить празднование, но журналисты разубедили его. Было решено воспользоваться этим юбилеем для того, чтобы сплотить элиту страны и сказать Горбачеву, что все они думают о Вильнюсе, пока говорить было еще можно. Егор находился на сцене Центрального Дома кино, когда пришла новость о том, что танки окружают телецентр и Дом печати в Вильнюсе. Егор оглядел своих журналистов, сидевших в зрительном зале, и прямо с праздника отправил их в три прибалтийские республики. В командировки они поехали непосредственно из Дома кино, даже не переодевшись. Борис Ельцин тоже ушел с юбилея и вылетел в Таллинн на срочную встречу с главами Литвы, Латвии и Эстонии.

Около полуночи советские войска особого назначения ворвались в литовский телерадиовещательный центр. Диктор литовского выпуска новостей вела репортаж о силовом захвате в прямом эфире, пока не погас экран. Однако главное происходило на улице – прямо у телебашни. Советские солдаты открыли огонь по безоружной толпе, преградившей им путь.

В результате 14 литовцев было убито, 140 ранено. Зрители центральных каналов всего этого не увидели. Советское телевидение изобразило карательную акцию как нападение литовских националистов. Исключений было два. Дмитрий Киселев и Татьяна Миткова отказались зачитывать официальный текст, распространенный ТАСС, в ночном информационном выпуске экспериментальной “Телевизионной службы новостей”, за что оба впоследствии получили государственные медали от Литвы. (Литва лишила Киселева награды в 2014 году за его пропагандистскую деятельность во время событий в Украине. В знак солидарности с коллегой Миткова тоже вернула свою медаль.) Большинство новостных телепрограмм, включая “Время”, беспрекословно подчинилось начальственным директивам. Главным источником информации в Москве стала частная радиостанция “Эхо Москвы”.

То, что основная схватка в Вильнюсе происходила возле телебашни, говорило о влиянии и важности телевидения как средства контроля над массовым сознанием. Чтобы зараза не перекинулась на Россию, КГБ решил подкрепить войсковую операцию собственной информационной атакой. Телевизионный десант в Литву возглавил Александр Невзоров. С АК-47 через плечо, под звуковую дорожку из вагнеровского “Золота Рейна”, он вошел в телебашню и принялся опрашивать офицеров, защищавших “державу” от “фашистской угрозы”, которую представляли “литовские предатели-националисты”. Ну, а что до тех литовцев, которым проломили черепа омоновцы или которых раздавили танки, то все они, по версии Невзорова, скончались от сердечного приступа или погибли в автокатастрофах.

Десятиминутный репортаж Невзорова из Вильнюса перерос в двухсерийный документальный фильм “Наши”. “Наши” противопоставлялись литовцам и всем остальным нерусским – то есть “не нашим”. Термин “наши” прочно вошел в политический словарь постсоветской России и вынырнул опять в середине 2000-х годов – как название отряда молодежи, созданного Кремлем в качестве профилактической меры противодействия угрозе распространения вируса украинской “оранжевой” революции в России. “Нашими” у Достоевского в “Бесах” провокатор и “подлец” Петр Верховенский называет кружок псевдосоциалистов, куда он приводит Ставрогина – любимого на тот момент персонажа Невзорова.

По словам Невзорова, в вильнюсской истории за ним стоял Крючков – председатель КГБ: “ [Связь с КГБ] никогда не прерывалась с рождения”, – говорил Невзоров ^[156]. По его словам, его воспитывал дед – генерал КГБ, который с 1946-го по 1953 год боролся с литовскими партизанами, оказывавшими вооруженное сопротивление советской оккупации. “Он [Крючков] романтический персонаж. Он разведчик, он хранитель невероятного количества взрывоопасных тайн. Он живет под влиянием этих тайн и живет этими тайнами” ^[157]. Сказать, что из этого правда, а что романтический вымысел, сложно.

Как признавался позднее сам Невзоров, дело было вовсе не в самих событиях в Вильнюсе, а в его решении занять конкретную сторону. Безымянные литовцы стали для него “фашистами”, которые стреляли в “наших”. Когда Невзоров ночью стоял у окна телебашни и всматривался в уличную темноту, один из русских офицеров рассказывал ему, что литовские снайперы целятся в его солдат. Помещение освещалось вспышками камер, а значит, становилось потенциальной мишенью для любого стрелка. Это позволило критикам Невзорова назвать эпизод с офицером простой инсценировкой. “Свет попросил включить я в надежде, что все-таки по нам жахнут. Неужели непонятно? Это мы включили две подсветки, омоновцы меня чуть не убили за это. Но мне-то надо было, чтобы начали стрелять. Мне же не нужна [была] просто скучная картинка: выглядывание из темного окна на темную улицу. Что мне за радость от этого?” – возражал журналист ^[158].

В его фильме не было ни одного интервью с литовцами. С точки зрения Невзорова, враг должен был оставаться коллективным и анонимным. Фильм похвалили в “Правде”, а центральное телевидение показало его четырнадцать раз. Серая и нудная советская пропаганда не шла ни в какое сравнение с пропагандой невзоровской: от последней захватывало дух. Невзоров ввел в оборот средства информационной атаки, которые потом будут использоваться много раз – в том числе во время военного конфликта России с Грузией в 2008 году, аннексии Крыма и войны против Украины в 2014-м.