— Нет, — признался он, — но так сказал капитан.
Он снял шлем и скорчил недовольную гримасу, потому что этот головной убор был подогнан хуже, чем другой, более тонкой работы, который остался в Сулан-Ку. Расчесав пятерней волосы, он глубоко вдохнул морской воздух.
Несмотря на присутствие Камлио, которая стоя-ка с самой безразличной миной на лице, Мара вымолвила:
— Это путешествие вызывает воспоминания…
Люджан поднял глаза на верхушку фок-мачты, а потом обвел взглядом яркий размах парусов, освещенных последними лучами золотого заката:
— Мне тоже не хватает варвара, госпожа. Пусть бы он даже и провел половину путешествия склонись над тазом.
Мара не могла не рассмеяться.
— Бесчувственный солдафон! — упрекнула она шутника. — Дай срок, в один прекрасный день шторм встряхнет твой желудок посильней! Вот тогда тебе станет понятно, что морская болезнь — это не такая уж забавная штука.
— О боги, — взмолился Люджан в притворном ужасе. — Не насылайте на меня такую кару, когда мой кузен на борту. Он сварит мне суп из рыбьей чешуи, заставит меня проглотить это вместо лекарства, а потом растрезвонит всем моим любимым девушкам из Зыбкой Жизни, какое у меня было зеленое лицо.
Камлио застыла в безмолвном ожесточении, но Люджан обернулся к ней с обезоруживающей улыбкой, перед которой не могла устоять ни одна провинциальная красотка.
— Тут нет никакого оскорбления, цветик, просто все мои девушки любят свою работу. Со мной они не скупятся на ласки, а я не обращаюсь с ними как с частной собственностью. Я ведь не из тех господ, которые раньше оплачивали твои услуги. Прислушайся к голосу разума и перестань искать им подобных в каждом встречном мужчине.
У Камлио был такой вид, как будто она вот-вот начнет плеваться ядом. Потом она откинула назад свои золотистые волосы, подобрала кричаще-пестрое одеяние и, гордо выпрямившись, удалилась. Ни малейшим движением не показав, что слышит, какие замечания отпускают матросы ей вослед, она спустилась по трапу в каюту помощника капитана, которая была отдана в ее распоряжение на время плавания.
— Не говори так, — остановила Мара Люджана, почувствовав, что очередной эпитет вот-вот сорвется у него с языка. — Ты наверняка вызывал бы у нее меньшую враждебность, если бы перестал называть ее цветиком.
Люджан не принял упрека:
— Но ведь это ей очень подходит. Если бы даже она расцарапала себе лицо и у нее на всю жизнь остались шрамы, все равно при одном лишь взгляде на эти формы любого мужчину пот прошибет.
Не успел он это сказать, как густо покраснел, устыдившись своей прямоты: бравый офицер лишь сейчас вспомнил, что беседует с особой женского пола, да к тому же его госпожой.
Мара ободряющим жестом коснулась его руки:
— Меня не оскорбляет то, что ты говоришь со мной так откровенно, Люджан. Ты как будто заменил мне погибшего брата…
Люджан снова водрузил шлем на голову.
— Я знаю тебя, госпожа, как знаю собственное сердце. Но эта Камлио ставит меня в тупик. Я не знаю, что в ней нашел Аракаси.
— Самого себя, — ответила властительница. — Он видит события, которые пережил в юности, и хочет избавить ее от боли, которую некогда испытал сам.
Она смотрела куда-то вдаль, пытаясь дать себе ответ: может быть, именно в этом кроется причина, из-за которой ее так угнетает натянутость в отношениях с Хокану. Интересно, а вот Люджан сумел бы понять, почему ее муж так холодно отнесся к рождению дочери? Если бы Люджан был братом Мары, а не ее военачальником, она могла бы его спросить. Но здесь, на палубе корабля, где снуют люди, следовало сохранять подобающий вид и дистанцию.
В густеющих сумерках Мара всматривалась в лицо собеседника. За годы, прошедшие с тех пор, как она избавила его от судьбы серого воина, на этом лице прорезались новые морщины, а на висках начала серебриться седина. До этой минуты она и не замечала, что Люджан с годами все больше напоминает обликом Кейока — обветренного, жилистого, невозмутимого… Мы стареем, печально подумала Мара. И что же осталось от дней минувших и от всех наших трудов? Ее дети защищены от врагов не лучше, чем была защищена когда-то она сама, и, если бы Хокану не был столь искусным полководцем, ему, возможно, пришлось бы проливать кровь своих ближайших родственников, чтобы удержать на почтительном расстоянии свору честолюбивых кузенов.
Мара вздохнула, напомнив себе, что если бы ее брат остался в живых и унаследовал Акому, то, вероятнее всего, пост Имперского Стратега достался бы кому-нибудь из Минванаби. А тогда не могли бы произойти и те благие перемены, которые позволили Императору сосредоточить в своих руках всю власть в стране, но которые, увы, до сих пор не успели еще вполне утвердиться. Своими шутливыми поддразниваниями Люджан часто напоминал Ланокота. Но ее брат едва успел достичь порога возмужания, он лишь испытывал себя, отвечая на требования жизни. А этот человек, стоящий рядом с ней, находится в расцвете сил, он — опытный воин. Подумав вдруг, что столь достойный человек должен иметь сыновей, Мара, поддавшись безотчетному порыву, сказала:
— Знаешь, тебе надо жениться.
Люджан прислонился спиной к ограждению и усмехнулся:
— Я как раз на днях подумал, что мне пора бы завести сына или дочку.
После того, что случилось между Аракаси и Камлио, Мара приучилась к большей осторожности в суждениях, когда речь заходила о столь деликатных предметах. Ей вдруг пришло на ум, что, может быть, у него и была когда-то любовь, но он не имел права посвататься к своей избраннице. И властительница спросила напрямик:
— У тебя есть какая-то определенная женщина на примете?
Люджан засмеялся и, с нежностью взглянув на хозяйку, сообщил:
— А как же. Целая дюжина.
Прекрасно понимая, что он нарочно подбрасывает ей наживку, чтобы мало-помалу вовлечь в словесную игру-перепалку, Мара объявила свой вердикт:
— Ты всегда был мошенником! Найди себе такую женщину, чтобы она понимала твои шуточки, иначе тебе не миновать взбучек.
— Да мне от нее все равно будет доставаться, — признался военачальник. — У меня, видишь ли, такая скверная привычка завелась: даже в постели не снимаю оружие.
Это было шуткой лишь наполовину: события последних лет вынуждали воинов Мары постоянно быть начеку. Но сейчас — и это было хуже всего — ни один меч в Империи не мог ее спасти. Шутливое настроение покинуло Мару. Она смотрела вперед, словно хотела заглянуть за горизонт, и гадала: найдет ли она то, в чем так отчаянно нуждается — ради сохранения рода Акома — на том далеком, еще невидимом берегу.
* * *
С наблюдательного поста послышался крик дозорного:
— Впереди земля!
Мара бросилась к поручню. Ее щеки раскраснелись на утреннем ветру. Даже Камлио, которую, казалось, ничто не способно было заинтересовать, последовала за ней. Впереди, слева по курсу «Коальтеки» возникло возвышение мутно-синеватого цвета — первый признак береговой линии.