– Ты ведь знаешь, с работой сейчас так туго, что конкурировать приходится не со своими одногодками. Приходишь, например, в магазин одежды, а там сорокапятилетняя тетка тоже хочет эту работу. Так что и выбора нет, работы не находишь, приходится получать образование, а потом тебе дают пинка под зад, а у тебя куча долгов, с которыми не расплатиться, а работы тебе никто не даст, пока ты в колледже или универе, потому что, ну… ты же все время на занятиях, а если нет, то готовишься к ним или, что греха таить, пьянствуешь. Ловушка. А потом получаешь специальность, а все рабочие места заняты или везде сокращение штатов, и ты ищешь ту самую работу, которую пыталась получить в шестнадцать лет, только теперь у тебя в придачу к безденежью имеется никому не нужный диплом. Если у тебя родители не богачи, или ты не изобретаешь что-нибудь такое, чтобы стать миллионером, или не выигрываешь в лотерею – ты в заднице.
– И миллионер нынче не тот, Камилла, – добавляю я. – Знаешь, на сколько хватает миллиона фунтов в Лондоне? На один присест. Квартира по соседству с нами – квартира! – ушла за полмиллиона… Полмиллиона! А ты видела, в каком состоянии наша улица. Так что миллиона может хватить разве что на малюсенький домик. Знаешь, когда я маленькой думала, каким должен быть дом за миллион фунтов, я представляла себе замок!
Камилла фыркает прямо в суп. Я усмехаюсь, но на самом деле я совершенно серьезна.
– Типа, понимаешь, Камилла, такой диснеевский дворец, в каких обычно начинается действие фильма. А не паршивый домишко, разделенный на пять квартир с окнами на проезжую часть. Шучу, конечно. Хорошо, что родители купили наш так давно. – Я выуживаю прилипшее к зубу зернышко кориандра. – Не представляю, как людям вообще хватает на жизнь, не то что на дома.
– Тяжко жить в шестнадцать лет, Биби, – Камилла вынимает лиловый цветок из стеклянной вазы посередине стола и закладывает мне за ухо. – Но мы прорвемся.
Камилла права. Тяжко жить в шестнадцать лет. Но я должна как-то перевернуть ситуацию. Не знаю как, но должна. Не собираюсь тратить жизнь попусту. Мы непременно прорвемся.
– А самое худшее еще даже не закончилось, – Камилла наклоняет миску, чтобы вычерпать остатки. – Мы все еще ждем результатов экзаменов. Лучший способ испортить летние каникулы.
Ох. Блин.
Мед
Еду автобусом домой. Солнце так и жарит: в верхнем салоне из-за этого как в парнике, а я себя чувствую большим таким, крутобоким помидором, наливающимся на ветке. Лицо у меня красное, в том числе и от фо. Странно, что в жарких странах едят горячее, чтобы потеть, как в Индии, например, с их карри и чаем.
Я всегда, всегда сижу в верхнем салоне, потому что именно его боюсь больше всего. Нужно, особенно когда знаешь, что над тобой могут подшутить, сидеть внизу, где можно не встречаться с другими пассажирами глазами и чувствовать себя вполне уютно среди теток с сумками и младенцев. Но я люблю встречать свои страхи лицом к лицу. Однажды какая-то девчонка в верхнем салоне бросила в меня чипсиной и захихикала: «Съешь-ка, жиртрестина». Я просто проигнорировала обидный горячий брусок маслянистой картошки, отлетевший от моего школьного джемпера, и стала смотреть в окно, сдерживаясь изо всех сил, пока не вышла, – и тогда уже стала реветь так отчаянно, что чуть не умерла. До сих пор не могу себе простить, что не подняла эту чипсину и не бросила в нее обратно, – а еще лучше было бы поднять, подойти к девчонке и обмакнуть чипс в ее кетчуп. Красота.
Так что я всегда сижу наверху, бросая вызов своим страхам. Сейчас тут мало народу, потому как середина дня и летние каникулы. Какой-то тип, весь затянутый в кожу, читает книжку под названием «Темное искусство уличной магии». Как же он, наверное, запарился.
Все окна открыты.
Входит парень чуть старше меня. На нем кепка и скрипучие белые кроссовки. У него суровое лицо с угловатыми чертами – похоже на открытый чемоданчик с инструментами.
Я сидя надеваю наушники и смотрю в окно вниз, на улицу. Дети играют на тротуаре. Велосипеды, ролики. Собаки натягивают поводки. Мужики спорят над автомобилем. Папаша толкает прогулочную коляску с близнецами. Бабульки суетятся. Женщина в лиловом хиджабе что-то рассказывает вышедшей покурить в перерыв женщине в травянисто-зеленой униформе супермаркета. Подметальщик улиц. Потный почтальон. Смеющийся мальчик с приятелями.
Кажется, сзади я слышу чей-то голос.
Я не обращаю внимания. Это тот парень, наверное, говорит какую-нибудь грубость.
Он продолжает.
О, может быть, это он ко мне клеится.
Сегодня я, должно быть, выгляжу жутко сексапильно, и вообще, я нахожусь в цвету юности, вылупляюсь из кокона, как какая-нибудь роскошная бабочка. На мне голубенький костюмчик, как на американском автослесаре 50-х годов, живот голый.
Но я не оборачиваюсь. Ни к чему, чтобы меня звали в жены, когда я собралась завоевывать мир. А тут не успеешь оглянуться и детей нарожаешь – нет, это не входит в мои планы.
Ему, видно, надоело, что на него не обращают внимания, и он легонько стучит по моему плечу.
Я выдергиваю наушники и поворачиваюсь.
– Слушай, – говорю я, – мне, конечно, очень лестно, но меня не интере…
Но он прерывает меня и произносит с гнусавым южнолондонским выговором:
– У тя в ва’асах пча подыхат.
– Прости, что?
Он чмокает губами.
– Я сказал, – он повышает голос, – «У ТЕБЯ В ВОЛОСАХ ПЧЕЛА ПОДЫХАЕТ!»
– Что-о? – Цветок! Это он, наверное, привлек пчелу! Я хлопаю себя по голове – точно, запутавшийся в волосах, заблудившийся в прядях, здоровенный, чрезвычайно мохнатый шмель хлопает крыльями, подыхает, но рвется на волю.
ААААА! УУУУУ!
– Улетел? Улетел? – Я в панике трясу локтями.
– Сиди спокойно, – говорит парень и начинает шарить в волосах.
– Пардон, у меня все волосы спутаны.
Он не отвечает.
Мне совсем не светит быть укушенной в скальп. НЕ НАДО, СПАСИБО. Моя голова становится полем боя и одновременно передвижным госпиталем для умирающих насекомых.
– Есть. – Парень мертвой хваткой держит шмеля за крылышки.
Шмель жужжит и, наконец, в стельку пьяный от жары и наевшийся до отвала городской пыльцы, вываливается в окно и неуверенными восьмерками вылетает в летний день.
– Спасибо, – улыбаюсь я. – Подруга вдела мне в волосы цветок, и это… наверное… – Я начинаю объяснять, но он нацепляет наушники и набирает сообщение на своем телефоне. Ему все равно.
Могу себе представить, что он там пишет. Меня передергивает.
Поэтому я придумываю собственную версию сообщения – то, что написала бы сама:
«Пчелки не виноваты, что любят мед, так я думаю».
А это еще хуже.
Кто я? Точно не знаю
Мед – потрясающая штука. Если ешь местный мед, он защищает от простуды и сенной лихорадки; очень полезно для иммунной системы.