Человек эпохи Возрождения (сборник)  - читать онлайн книгу. Автор: Максим Осипов cтр.№ 70

читать книги онлайн бесплатно
 
 

Онлайн книга - Человек эпохи Возрождения (сборник)  | Автор книги - Максим Осипов

Cтраница 70
читать онлайн книги бесплатно

“Никогда уже наша жизнь не будет прежней, – говорю я Коллеге. – Мы не пойдем в чебуречную – там сами знаете кто. Ничего, можно пельменей поесть. Мы, конечно, не уедем, но дом надо застраховать, дома горят. Бумагу ведь подделали, какие еще у них шалости припасены? В эту аптеку не ходите, просто не ходите и все. Муниципальная закрыта? Ладно, завтра, да в ней и дешевле (вообще-то – одно и то же). Ставить дом на охрану, построить забор. Гулять вдоль Оки незачем, а если приспичит, съездим в Дракино, другая область – всего пятнадцать километров, там тоже красиво и никого не встретишь. Да и зачем нам гулять? – можно окна открыть, воздух всюду хороший. Что мы, в самом деле, – дачники? Мы не дачники. Мы стали своими. Теперь мы свои”.

март 2008 г.

Крик домашней птицы

Провинция – дом, теплый, грязноватый, свой. Есть на нее и другой взгляд, наружный, поверхностный, разделяемый, однако, многими, кто оказался тут не по своей воле: провинция – слякоть, мрак, живут в ней – несчастные, самое лестное, что можно о них сказать.

* * *

Крик домашней птицы разгоняет зло, за ночь набравшее силу.

Больничное утро. На койке – худой прокуренный человек, шофер, не домашняя птичка, у него – инфаркт. Страшное миновало, и он наблюдает, как лечат соседа, бомжеватого старичка, у того на запястье синее солнышко. Разряд – и сердечный ритм пришел в норму. “Деду стало легче, реже стал дышать”, – произносит шофер из-за ширмы. Мы переглядываемся с ним. Разрешат ли водить автобус? И более злободневное: как бы не встретились у него в палате жена и другая женщина – та, что кормит его шашлыком. Шофер тоже кое-что про меня понимает, довольно многое: дикие птицы весьма проницательны.

Ясное устремление – любить не одних только близких, домашних, а шире – людей и место. Для этого требуется вспоминать, приглядываться, сочинять.

Вот, из детского: мы с отцом куда-то идем далеко по жаре. Деревня, ужасно хочется пить. Отец стучится в незнакомый дом, просит воды. Хозяйка говорит: воды нет, но выносит холодного молока. Мы пьем и выпиваем много, литра, наверное, полтора, отец предлагает хозяйке денег, та пожимает плечами, произносит без выражения: “Милок, ты сдурел?”

Место – любое по-своему привлекательно, тем более – средняя полоса. Увлечься ею так же несложно, как женщине – полюбить неудачника. “Да, мы любим эти скалы” – поется в гимне Норвегии. В нашем гимне тоже воспевается география, что при имеющихся размерах вряд ли прилично. Гимн сочиняли другие, не птички.

Помню еще: мне восемнадцать лет, я веду машину, старенький “запорожец”, у него из зада, оттуда, где у “запорожцев” двигатель, начинает валить дым. Сейчас случится беда, взрыв. На тротуаре народ – отойдите, рванет! “Открой”, – говорит прохожий лет тридцати, берет тряпку и долго, спокойно тушит ею пламя, потом уходит – еще одна недомашняя птица.

Автомобильного, вообще – путевого, сразу много приходит в голову: в дороге домашние птицы подвержены неприятностям. Здесь происходят их встречи с птицами дикими, хищными, и встречи эти запоминаются – и неожиданной добродетелью, и невиданным, непредставимым злом. “Убийцы – средние люди”, – скажет полковник милиции, и ты, сосунок, домашняя птичка, вдруг это примешь, поймешь, это сделается твоим.

Говоря о милиции: у нас, у врачей, с ней тут свойские отношения. Поднять на этаж больного, если лифт сломался, алкашей до утра забрать, чтобы в палатах не буянили, даже машину из грязи вытащить – зовут милиционеров. Они тоже – носят форму и создают в местном обществе иллюзию защищенности.

Возле кабинета “скорой помощи” – милиционер и подследственный в наручниках, молодой, чуть побитый. Что-то серьезное натворил, у нас просто так не надевают наручники. – Так бы сразу: жена, дети, – говорит подследственному милиционер. – А то: адвоката ему, ребята в Москве…

Вместе с парнем, погасившим пламя из двигателя, тут же вдруг вспоминается потный расхристанный хоккеист. “Вам должно быть вдвойне приятно победить родоначальников хоккея у них на родине?” Улыбается беззубым ртом: “Да без разницы!” С его достатком – мог бы и зубы вставить, но, видно, и так хоккеист отлично кусает мясо. Очень цельное впечатление.

Что еще? Проповедь, слышанная на Покров: день, когда наши предки оказались побеждены, мы сделали одним из самых своих почитаемых праздников. Нет занятия проще, чем поносить церковь. Это как, например, ругать Достоевского: правда, конечно, правда, но – мимо, все не о том. Церковь – чудо, и Достоевский – чудо, и то, что мы до сих пор живы, – тоже чудо.

“Милок, ты сдурел?” – это могла быть одна из бабок, лежащих в первой палате. Бабки – не оскорбление, самоназвание. У самой тяжелой – голоса, видения: – Юр, ты? – Не, я не Юра, – говорит соседка. – А кто? – Я бабка. – А это кто, Юра? – другой соседке. – Нет, – отвечает та. – И я бабка. Ничего обидного в слове “бабка” нет, они и чувствуют себя – не старушками с ясным умом, как их столичные ровесницы-птички, а бабками.

Днем громко поссорились две санитарки. Одна здесь работает ради того, чтоб кормить себя и скотину – пищей, оставшейся от больных, другая владеет несколькими гектарами, ездит попеременно в Турцию и в Европу, а санитаркой устроилась, чтоб находиться в обществе. Впрочем, кажется, все еще запутанней: в Европу ездила первая санитарка, бедная, набрала кредитов, уже приходили судебные приставы.

Частное у нас – выше общественного. Налоговый инспектор, паренек двадцати с чем-то лет, наш проверяющий: ох, говорит, хорошо, что вы врач, я от армии как раз… понимаете? Как не понять? “В порядке исключения” – надежная формула, каждый у каждого оказывается в руках. Пусть Москва не верит слезам, у нас только им и верят. Если надо, конечно, сделаем, в порядке исключения.

Безобразие, умиляться не следует, но веселое участие во всеобщем обмане укрепляет единство нации не хуже хороших законов. За свет, за газ, за телефон не плачено? В столице отсутствие денег – стыд, а здесь, в общем, норма. – Эти счетчики – барахлят. – Как раз мой случай. А вы приходите, полечим. – Крестные, снохи, племянницы, водоканал, электросети, горгаз – понятно, уютно, тепло. Есть минусы, но способ жизни довольно устойчивый. Тут все про всех знают. Как в раю.

Санитарки и бабки – днем, а к вечеру обнаруживается, что кое-что сделанное за сегодня далось усилиями явно избыточными, многое вообще не далось. В сумерках возвращаются злые, раздраженные мысли. В частности: куда подевались сообразительные люди? В нашем детстве их было достаточно. Что, уехали? Одно цепляется за другое, положительная обратная связь. В ночи с ее страхами душа уязвимей для зла. Вот еще: в дом нередко залетают синички, ласточки – это считается очень плохой приметой. Ничего не поделаешь – не жить же с закрытыми окнами – или уехать, если боишься, или освободиться от суеверий. Все в таком роде мысли, пока не настанет утро, с перерывом на сон.

В Москве ли, в Петербурге, в провинции – жизнь страшна. Скажем так – и страшна. В ней есть вещи, о которых писать невозможно: гибель безвинных жертв, в том числе молодых и совсем детей. Страшный, необязательный опыт переживания их смерти – всегда с нами, его не выкричишь, не разгонишь криком.

Вернуться к просмотру книги Перейти к Оглавлению Перейти к Примечанию