Порфирий. Хорошо. Ушли. Просто – ушли. ( Улыбается.)
Гриша (теперь проснувшись). Выяснили? Я, да? Я застрелил Сеню?
Порфирий. Нет, Григорий Глебович, кто застрелил товарища вашего, никому не известно. Вернее, кому-то известно. Не нам. Известно тому, кому все известно.
Гриша. Я, если честно, к подобным вещам…
Порфирий. Понимаю, Григорий Глебович, понимаю ваш нравственный выбор. Хоть и не могу сказать – одобряю. Однако согласитесь и вы со мною, что вообще-то, кто застрелил Амстердама, известно.
Гриша. Да… Пожалуй, что так.
Порфирий. Мы дерзновенно рассчитывали приобщиться этому знанию.
Гриша. Не вышло.
Порфирий. Увы. Не в человеческих силах постичь, кто выстрелил товарищу вашему в ухо. Что делать…
Гриша. Они далеко ушли?
Порфирий. Далеко… Они далеко ушли.
Гриша. Ну, что… И я, вероятно, пойду?
Порфирий. “Забиться в ил и видеть сны…” Куда вы пойдете, Григорий Глебович?
Гриша (в некотором раздражении). Куда, куда? Куда глаза глядят. Восемнадцать рублей с меня.
Порфирий. А куда глядят ваши глаза? Про восемнадцать рублей позвольте просить вас не вспоминать. Припомните лучше, Григорий Глебович, как в начале нашего с вами знакомства вы утверждали, что жить не сумеете, когда не найдут виноватого.
Гриша. Может, и не сумею… (Молчит.) К чему это все, Порфирий?
Порфирий. А вы не догадываетесь к чему? С вашей душой и талантом…
Гриша. С умом и талантом.
Порфирий. Нет, Григорий Глебович, именно что – с душой…
Гриша. Значит, вы мне уготовили роль козла отпущения?
Порфирий. Бог с вами, напротив! Одноклассники ваши – вот кто козлы! Вы бы видели, как поскакали! Вам же, Григорий Глебович, уготована иная, славнейшая роль! Ну, догадались?
Гриша (помолчав). Вы большой фантазер, Порфирий… Хотя… нельзя отрицать, что-то в ваших фантазиях есть… Вы хотите, чтоб я признался, взял на себя грехи всей компании – Губошлепа, Лифчика, Князя… и свой?
Порфирий. И Евсея Арнольдовича, и Екатерины Андреевны. (Вздыхает.) И Никитушкины грешки. Да и мой… Мой грех. Я ведь не распознал виновника…
Гриша. И дяди Кости.
Порфирий (смеется). Ох, правда, едва не забыл дядю Костю.
Пауза.
Гриша. Принесение животных в жертву всегда мне казалось жестоким обычаем.
Порфирий. А резать животных, чтобы потом поесть?
Гриша (пожимает плечами). Печальная необходимость. Впрочем, вы не едите убитых животных.
Порфирий. Не ем.
Гриша. В школу возьмут с судимостью?
Порфирий. Вот, нашли отчего беспокоиться! Да у нас полпоселка сидело! Дети вас только уважать будут, особенно мальчики.
Гриша. Так ведь и расстрелять могут! За убийство-то!
Порфирий. Ах, и отстали же вы от жизни, друг мой! Не могут, теперь не могут! Получите вы семь лет. Выйдете менее чем через пять. Не скрою, Григорий Глебович, жизнь в исправительно-трудовых учреждениях – не сахар. Там, увы, можно и алкогольную продукцию раздобыть, тот же одеколон… Пили когда-нибудь одеколон?
Гриша (грустно). Пил ли? Я люблю одеколон.
Порфирий. И алкоголь, и, не стану от вас таить, кое-что, как бы это выразиться… посовременнее. Но вы не станете этого делать, Григорий Глебович, ручаюсь вам. Вы совершенно бросите пить, займетесь трудом, увлечетесь даже, откроете множество способов сделать его интереснее, а в свободное время… Григорий Глебович, вы умеете играть на флейте?
Гриша. Да, на этой… на поперечной, я одно время играл на блок-флейте…
Порфирий. Помяните мое слово: в симфоническом оркестре музицировать будете.
Гриша. Кому нужны в колонии симфонические оркестры?
Порфирий. А кому вообще нужны симфонические оркестры, Григорий Глебович?
Гриша. Мне будет трудно там спать, я храплю.
Порфирий. Избыточный вес. Уверяю вас, сгоните.
Гриша (помолчав). Что будет, если я откажусь?
Порфирий. Ничего не будет. Отправитесь вслед за, извините, товарищами-козлами, невозможно вам тут оставаться, Григорий Глебович, пить станете, печень сделается у вас вот такой! Чертей гонять приметесь, да и покойный Евсей, уж поверьте, вас не оставит, каждую ночь являться к вам будет, а там и ручки на себя… И найдут вас однажды с перерезанными венами, или горлом, или таблеточек примете успокоительных, или еще глупость какую над собой совершить догадаетесь…
Гриша. И записочку.
Порфирий. Да. И записочку.
Пауза. Вдруг Порфирий обнимает Гришу.
Посидишь пять лет, выйдешь, и вина твоя будет искуплена. (Останавливается.) Искуплена. Искуплена.
Гриша. Искуплена.
Порфирий. А остальные так и будут жить с этим. Козлы.
Пауза.
Гриша. Я согласен, Порфирий.
Эпилог
Никита и Порфирий.
Никита. Дяде Грише дали семь лет и меньше чем через пять выпустили… Он получил государственную квартиру, не пьет, бреется каждый день и провожает из школы Марьиванну, учительницу…
Порфирий. Марию Хуановну, Никитушка, преподавателя уругвайского языка.
Никита. Дядя Костя теперь изготавливает омолаживающий табак.
Порфирий. То-то, смотрю, он помолодел…
Никита. А доктор мой?
Порфирий. Доктор Шпиллер поехала на стажировку, да так и обосновалась во Франции.
Никита. А про козлов про тех – про Губошлепа, Лифчика, Князя – мы больше не слышали.
Порфирий. Пошли к черту!
Никита. Да. Пошли они к черту, козлы!
конец
сентябрь 2010 г.
101-й километр
очерки из провинциальной жизни
В родном краю
Уже полтора года я работаю врачом в небольшом городе N., районном центре одной из прилежащих к Москве областей. Пора подытожить свои впечатления.
Первое и самое ужасное: у больных, да и у многих врачей, сильнее всего выражены два чувства – страх смерти и нелюбовь к жизни. Обдумывать будущее не хотят: пусть все остается по-старому. Не жизнь, а доживание. По праздникам веселятся, пьют и поют, но если заглянуть им в глаза, то никакого веселья вы там не найдете. Критический аортальный стеноз, надо делать операцию или не надо лежать в больнице. – Что же мне – умирать? – Да, получается, что умирать. Нет, умирать не хочет, но и ехать в областной центр, добиваться, суетиться тоже. – Мне уже пятьдесят пять, я уже пожил (пожила). – Чего же вы хотите? – Инвалидности: на группу хочу. В возможность здоровья не верит, пусть будут лекарства бесплатные. – Доктор, я до пенсии хоть доживу? (Не доживают до пенсии неудачники, а дожил – жизнь состоялась.)