Марь - читать онлайн книгу. Автор: Алексей Воронков cтр.№ 60

Надо снова попытаться с ними поговорить, решил Грачевский и стал по очереди вызывать арестованных в свою палатку. Однако разговора не получалось. Как и прежде, он наталкивался на какую-то бетонную стену цинизма и ненависти. Эти люди просто презирали его потому, что он был иной породы, чем они. Этакий «вшивый интеллигентик» с незапятнанным прошлым. Там только Лукин был другим. Поэтому он с ним не церемонился. Он ему прямо сказал: эти парни сожрут тебя, как того цыпленка-табака, и даже костей не оставят. Тот вроде прислушался. Дескать, да я понимаю, и Грачевский поверил ему. В тот же день он велел освободить Лукина из-под стражи и поставил его в строй.

– Дурак ты, – сказал ему на это Рудик. – Случись что, он тебе первый и воткнет нож в спину.

– Ну и ладно, – отвечает Володька. – Зато у меня совесть будет чиста. Я же ведь как лучше хотел.

– Выходит, ты не ценишь свою жизнь, – усмехнулся Старков. – Неужто не помнишь, что говорил твой любимый Фрейд?

– Ну и что он говорил? – покосился на него товарищ.

– А то, что жизнь наша немного стоит, но это все, что у нас есть…

Прошло еще несколько недель, а вестей с Большой земли все так и не было. А зима жмет. Закуржавело все вокруг, снегом покрылось. Деревья стоят будто бы хрустальные, морозом прихваченные. Выйдешь утром из зимовья – и тут же назад. Холодно! Градусов сорок, а может, и больше. Даже бушлаты не спасают.

– Проклятая жизнь, – вздыхает Грачевский.

– Так ведь ты ж сам поначалу восхищался этой свободой, – говорит ему Рудик. – Ну вот она – пользуйся.

– Да будь она неладна, эта твоя свобода! – в сердцах бросил товарищ.

Впрочем, о какой свободе может идти речь? Когда человек ограничен в своих действиях, он не вправе считать себя свободным. Вот с Эльгой Грачевский был свободен. Потому что он ее любил. А, как говорил Фромм, любовь и есть настоящая свобода. Она высвобождает чувства человека и его инстинкты, соединяет с самой природой.

«Милая Эльга! – думает Володька. – Получается, только рядом с тобой я был полностью свободен. Ты моя нирвана, ты мое лекарство от всех сомнений и одиночества. Ну где же ты? Где?.. Я хочу видеть тебя! Я хочу быть рядом с тобой, ощущать тебя, ласкать, жить твоими интересами… Да, ты человек другого мира. Но мне хочется, чтобы ты приняла меня в этот свой мир и не отпускала. Ведь я полюбил этот мир, потому что он честнее и добрее, чем тот, в котором я жил до сих пор. А что еще надо человеку? Цивилизация? Да будь она проклята с ее алчностью, жестокостью, несправедливостью!»

Однажды ночью, не в силах заснуть, а такое с ним происходило теперь все чаще и чаще, Грачевский безжалостно толкнул в бок спящего рядом с ним Рудика. Ему непременно хотелось, чтобы тот разделил с ним его одиночество. Ведь это чувство буквально сводило его с ума, как свело бы оно с ума человека, который, выжив в ядерной катастрофе, оказался бы единственным на всем белом свете. Это состояние несравнимо ни с чем, даже с мыслью о смерти.

– Ты что?.. – недовольно пробурчал Старков, который с недавних пор вместе со своей бригадой перебрался в этот наполненный свежим еловым духом сруб, где чуть позже, когда из-за морозов стало уж совсем невмоготу ночевать в своей командирской палатке, поселился и старшина. – Спи давай… Во сне меньше силы теряешь. Сам же говоришь, что у тебя голова постоянно кружится от голода.

Рудик был прав. У Володьки и в самом деле теперь часто кружилась голова. Он обращался к санинструктору Петьке Ракитину, чтобы тот дал ему какое-нибудь лекарство, а тот ему: пустое, потому как это все от голода. У меня, дескать, тоже кружится…

Вот она медицина! Умирать будешь – не поможет. Но умирать нельзя. Грачевскому надо сохранить всех своих пацанов, иначе какой он командир?

– Знаешь, Руд, мне кажется, я схожу с ума… – неожиданно заявляет он товарищу.

Тот хмыкнул.

– Ты только для этого меня и разбудил? – спрашивает.

– Да нет, не только…

Рудик усмехнулся.

– Ты это кончай… – говорит. – Нам сумасшедший фюрер не нужен. Был уже один в истории…

– Да ведь я не шучу, я серьезно… – Грачевский порывисто вздохнул. – Веришь, у меня голова перестает варить… Такое впечатление, что умом слабею.

Рудик заворочался в постели.

– Голова – это плохо… – произнес он. – Впрочем, и у меня дела обстоят не лучше. Вчера вечером пошел по нужде в кусты, стал вставать с корточек – у меня голова так закружилась, что я упал в обморок… Слава богу, хоть не в свое дерьмо…

Володька тут же насторожился.

– Кто-нибудь видел это? – спрашивает он.

– Да нет, вроде никто…

– Это хорошо… А то увидят, что нас с тобой ноги не держат, тут такое начнется…

– Ты прав, – соглашается Рудик. – Иные только этого и ждут…

– Ждут, – машинально повторил Володька. – Ты видел глаза Анохина?

– Да что Анохин! – проговорил Старков. – Ты посмотри на наших пацанов. Видишь, что с ними творится?.. Места себе не находят… Бешеные! Чуть что – сразу в драку… А как дерутся!.. Зверски… Таким только попади под руку…

– Это, Руд, массовый психоз… Понимаешь, огромная пороховая бочка! Сейчас стоит только поднести спичку – так бабахнет!..

– М-да… – соглашается Рудик. – И в первую очередь, конечно, нам с тобой достанется.

– Это уж точно! – ухмыльнулся Грачевский. – В прошлый раз народ еще не настолько сошел с катушек – здравые люди нашлись, выручили. А теперь все больные… И мы больные… Что-то будет?

Рудик заскрежетал зубами:

– Сволочи!

– Это ты о ком? – не понял Володька.

– Да о ком же – о наших родных начальниках. Отправить людей в тайгу – и забыть о них. Да за это под суд надо отдавать!

Грачевский угукнул: дескать, согласен.

– Одного не могу понять: как Ходенко мог это допустить? – говорит. – Он же вроде надежный мужик. По крайней мере, до этого он никогда нас не подводил…

– А может, в самом деле война и все полетело к черту?

– Да брось ты! – недовольно пробурчал старшина.

– В таком случае просто на ум не приходит, что там могло случиться… Сами же говорили, что Москва торопит с дорогой. Вот тебе и торопит! – усмехнулся Руд.

– В конце концов, есть ведь какие-то графики, какие-то планы… Мы же страна плановой экономики! – удивляется Грачевский. – Было бы иначе – тогда другое дело. Ну что взять, допустим, с тех же капиталистов?..

– А вот и не скажи! – неожиданно возражает Старков. – Там своя система координат, которая ничем не уступает нашей, а где-то даже превосходит.

Рудик был человеком интересующимся, поэтому, в отличие от многих своих сверстников, с трудом разбиравшихся в прибавочной стоимости, а в целом в марксистской политэкономии, кое-что смыслил и в чужих вопросах. Так, он знал, что капиталисты в своей экономической теории исходят из ограниченности ресурсов и беспредельности потребностей человека и общества, тем самым ставя во главу угла человека с его потребностями. Напротив, в нашей экономике главным являются так называемые объективные экономические законы, управляющие производством, распределением, обменом и потреблением на различных ступенях развития производства. А это значит, что функционирование нерыночной экономической системы жестко определено. И это плохо, считает Руд. Ведь потребности людей, ради которых работает экономика, никогда не были и не будут постоянными и однозначными. Они все время изменяются во времени, потому что меняются цены, доходы, мода, спектр товаров и услуг, имеющихся на рынке, желание людей и так далее. Поэтому о каком жестком планировании может идти речь? Жесткость в экономике сдерживает инициативу, замедляет жизненные процессы. Ну разве можно прогнозировать ее развитие, особенно на длительные периоды, с точностью до тонны стали, как это пытается делать наш Госплан, удивляется Рудик. Нет, ни теоретически, ни тем более практически это невозможно сделать. Так что вероятностный характер экономики, рыночная система, пожалуй, более прогрессивна, хотя и является старейшей системой в мире. Только сегодня мировая экономика потихоньку интернационализируется и глобализируется. А это значит: настанет время, когда весь мир будет жить по единым экономическим правилам.