Путиловский дождался окончания процедуры и увел болезного в свой кабинет.
— Евграфий Петрович, новое дельце. Как у вас со здоровьем?
— Эхе-хе… — только и вымолвил Медянников. — Были б кости, а мясо будет.
— Министра надо попасти.
— У министра много путей. За всеми не уследишь!
— Тайные дорожки. Женщины, карты, канарейки…
Медянников обиделся:
— Канарейки! Ишь, как вы нас… канарейки! Правильно — кенари! Нет, Сипягин до кенарей не дорос. Тут особое должно быть мироощущение. Сладостное!
— Посмотрите, где он без охраны бывает. — Путиловский помедлил, но высказал: — Прошел слушок, что у него есть страсть. Тайная.
— Всякая страсть хороша, пока тайная. Блудит, значит… бес в ребро! Тьфу!
— Это его личная жизнь, и мы не должны в нее вмешиваться. Но предупредить покушение — наша обязанность. Мы с вами с сегодняшнего дня в отпуске и посему можем действовать как частные лица…
Лицо Евграфия Петровича неожиданно приняло отсутствующее выражение, точно он услышал далекий и поэтому очень тихий звук. Путиловский замолк, чтобы своими речами не мешать слушать. Сложная гамма чувств пробежала по лицу Медянникова, и вдруг оно озарилось внутренней радостью.
— О! — Медянников распрямился и сразу помолодел, — Легче стало! Вот что значит отпуск — отпустило! Павел Нестерович, считайте, что Сипягин у вас за пазухой!
Он гоголем прошелся по кабинету, пошевеливая задом для полной проверки туловища. Нижняя часть заработала исправно, сразу оживилась и голова:
— А где же наш Ванечка? У меня с ним партия не закончена!
— Я его в публичный дом отправил, Гершуни ловить.
Медянников застыл на месте:
— Ой, Павел Нестерович, что ж вы наделали? Он же нецелованный!
Путиловский от такой информации оторопел:
— А вы откуда знаете?
— Я все знаю! Отпустили ангелочка с чертями в салочки играть! Бедный Ваня… — Медянников тяжело вздохнул.
— Ну что уж вы так убиваетесь? — фыркнул Путиловский. — Иван Карлович не мальчик!
* * *
Действительно, Иван Карлович уже не был мальчиком. Произнеси Путиловский фразу пятью минутами раньше — он оказался бы не прав и вынужден был бы принести свои извинения. Впрочем, потребовал бы Берг извинений за искажение прискорбного факта своей биографии или нет — сие неизвестно. Потому что в данную минуту бывший «мальчик» плавал (в переносном смысле) в море блаженства. Все разрешилось как нельзя лучше.
Потеряв сознание при виде обнаженной Мессалины, Берг инстинктивно совершил самый грамотный поступок в своей жизни. Как только рассудок вернулся в ненадолго покинутое тело и перед глазами замаячили неясные тени, Иван Карлович решил, что его снова ударили по голове с целью ограбления.
Но дело обстояло совсем иначе. Разумеется, его грабили, но другим, неизмеримо более приятным способом! Во-первых, с него сняли всю одежду, включая «невыразимые» и носки на длинных резинках. Во-вторых, его положили на кровать и заботливо прикрыли розовым стеганым одеялом. В-третьих, ему обтирали лицо платком, смоченным прохладной и душистой туалетной водой.
Увидев, что глаза бедолаги приоткрылись, но еще туманны, Манон (это она суетилась вокруг Берга) вздохнула с облегчением:
— Я так напугалась, так напугалась! Думала, сердце. У нас приличный дом! Никто никогда — слава Богу — не умирал! Ванечка! Живой!
И, одержимая приступом филантропии, Манон, быстро скользнув под одеяло, принялась осыпать благодарными поцелуями лицо и прочие части тела Берга. Ради чистоты картины следует отметить, что Манон, равно как и Берг, была в чем мать родила. Но о кровосмешении не могло идти и речи, потому что матери у них были разными: у Берга чувашка, у Манон — русачка из-под Воронежа.
Всему есть свои нравственные пределы, поэтому на некоторое время занавес над сценой в трагикомедии «Посещение храбрым поручиком Бергом публичного дома, или Конец мальчика» опустился. А когда антракт закончился и сцена вновь оказалась перед зрителями, Иван Карлович перешел в новое для себя состояние — настоящего мужчины, пребывание в котором ему очень понравилось. До такой степени, что главный актер его труппы тут же потребовал второго акта спектакля. Занавес опустился вновь, поднялся, и так пять раз подряд. Полный успех премьеры!
Обрадованная своим возрождением Манон велела принести еду и питье за счет заведения для поддержания духа и тела триумфатора. И когда Берг вкусил и запил вкушенное, он вдруг вспомнил о главной цели прибытия. Кусок пирожного встал поперек горла, и Берг кинулся к сюртуку продемонстрировать фото Гершуни.
У Манон была профессиональная память на лица и прочие части тела. Едва взглянув на фото, она кликнула Зизи.
Зизи, православное имя Дарья, до начала успешной карьеры под крылышком Манон вела скромный образ жизни провинциальной девицы в городе Луга. Помните у великого поэта: «Есть на свете город Луга Петербургского округа…»? Так вот, это оттуда.
Дарья-Зизи была приведена к клятве, отчего сразу расплакалась и замолкла. Она решила, что сейчас ее арестуют и вышлют по этапу в родной городок. Более страшного наказания в силу легкой природной имбецильности она представить себе не могла.
Понадобился весь такт и природное обаяние новоиспеченного мужчины, чтобы вначале осушить слезы, затем внушить доверие и выдавить из Дарьи-Зизи показания по делу. Да, она узнала этого господина. Он приходил к ней, и только к ней, четыре раза в месяц. Зовут Гриша, фамилию мы тут не приучены спрашивать. Мужчина и мужчина. Один раз в неделю, по пятницам.
Ага, смекнул догадливый Берг, это он так празднует иудейскую субботу, которая, как известно, начинается в пятницу вечером. В эту пятницу? Нет, он сейчас в отъезде, а обещал появиться на следующей неделе, во вторник. У него будет праздник, так что будем пить и веселиться. Мужчина он хоть и обрезанный, но толковый, все делает обстоятельно, два раза, без издевательств и аккуратно.
Тут Берг иронически ухмыльнулся и выпятил грудь. Он-то, пожалуй, переплюнет Гершуни по всем статьям, даром что не обрезан!
Вот так одним визитом были мастерски убиты два зайца, причем оба крупные и жирные. Одного зайца Берг оставил в своем личном музее для приятных воспоминаний, а второго надо было срочно отнести Путиловскому.
Впрочем, куда спешить? Гершуни будет не ранее вторника, так что время есть… В бумажнике приятно похрустывали наградные, маленькая и жукастая Зизи-Дарья поблескивала глазками и сглатывала слюну — ей тоже хотелось шампанского и любви. Манон не возражала против праздника, годы тяжелого постельного труда приучили ее ценить такие мгновения… Эх, правы были сослуживцы!
И Берг движением руки велел подать рябчиков, шампанского и корзину с фруктами. Зизи даже завизжала от радости и повисла на шее у благодетеля, осыпая его мелкими, но жгучими поцелуйчиками.