Товарищ Чикатило - читать онлайн книгу. Автор: Ольгерт Ольгин, Михаил Кривич cтр.№ 6

Зал настораживается. Судья поднимает голову.

— Но тут все торопятся… Мне-то уже все равно — больше, меньше. Но ради истины… Торопиться-то зачем? Я на следствии подписывал не глядя, все на себя брал. Сейчас думаю, шести эпизодов что-то не припоминаю. Вот в Запорожье, я тогда в отпуске уже был, а не в командировке… И никаких мандавошек у меня от нее не было… Мне говорит: раз у нее были, значит, и у тебя. А у меня не было… Никому истина не нужна, лишь бы поскорее… Ну и ладно, сколько там можно разбирался…

Судья что-то быстро пишет. Он хмур и озабочен. Чем? Тем, что неожиданно поставлено под сомнение шесть убийств? Или тем, что замаячили новые семнадцать, из-за которых придется возвращать дело на доследование? Бредом насчет крыс и радиации? Какие там крысы в тюрьме КГБ?! Тогда как это понять — как расчетливую попытку прикинуться умалишенным? Линия защиты вполне может быть и такой, не зря родственники жертв этого и опасаются.

А он продолжает, не повышая голоса, бормочет, словно самому себе рассказывает:

— Суд не хочет меня слушать. А я хочу всем рассказать о своей жизни, об унижениях, о преследованиях… Чтобы все знали… Мне врачи сказали: ты больше женщина, чем мужчина… У тебя талия женская и молоко подступает. Тебе надо было в детстве операцию сделать, чтобы женщиной стал. Меня и в армии мужиком не считали… Как фамилию услышат — хохол, говорят. И еще — баба… За сиськи хватали, такие вот унижения… Я всю жизнь боролся с мафией советской. Отец у меня был командир партизанского отряда… Он не виноват, что попал в плен… До сих пор не реабилитировали. Все в Москве, в архивах… Надо в Москву съездить, а как теперь?.. И по камере крысы бегают, и радиация тоже…

Он надолго замолкает, словно дает нам время поразмыслить над его словами. Нащупать смысл в бессвязной речи. Что-то же стоит за этим вязким потоком слов?

В зале вполголоса разговаривают, кто-то из потерпевших громко смеется. Сменяется, подчеркнуто чеканя шаг, караул у клетки.

— У вас все? — резко спрашивает судья. — Тогда садитесь. Будем разбираться. Заседание окончено. Перерыв до завтра, до десяти часов.

Все встают и провожают суд взглядом. Обвиняемого как-то быстро и незаметно удаляют из клетки, только слышно, как где-то, в самом низу лестничного марша, лязгает замок.

Документальное шоу «Вампир» объявляет антракт.

По следам убийцы нам предстоит пройти страшный и скорбный путь, усеянный изувеченными трупами взрослых и детей. Первый шаг — насколько мы знаем из материалов следствия — был сделан 22 декабря 1978 года. Первая жертва — Леночка Закотнова.

Ее так и звали обычно — уменьшительным именем, потому что ей было девять лет.

С далекого расстояния кажется почти невероятным, что эта девочка могла стать первой и последней, единственной жертвой. И тогда остался бы жив мальчик, изнасилованный и убитый несколько лет спустя у железной дороги.

Если бы убийцу поймали и изобличили — пусть не сразу, пусть даже через полгода после убийства Леночки, цепь оказалась бы оборванной на первом звене. И, как ни страшно это звучит, одна жертва была бы принесена ради спасения пятидесяти душ.

Если бы, когда бы…

Леночка Закотнова не стала единственной. Только первой.

* * *

Место — город Шахты Ростовской области, Межевой переулок, 26. Это можно прочесть в обвинительном заключении.

Как явствует из метеорологической сводки, 22 декабря 1978 года было пасмурно и прохладно. Мы попали на место убийства безоблачным летним днем 1992 года, в один из тех дней, когда судебный процесс в очередной раз прервался.

Мы прибыли в Шахты из Ростова тем же путем, каким сотни раз ездил сюда убийца девочки.

Скорый поезд Ростов — Москва проскакивает мимо города Шахты, едва пассажиры успевают разложить вещи и усесться поудобнее. Пригородная электричка покрывает то же расстояние минут за пятьдесят, рейсовый автобус — за час с небольшим.

Поколебавшись, выбрали автобус.

За какие грехи наказана Россия такими вокзалами — железнодорожными, автобусными, авиационными? Что в столицах, что в провинции, новые и старые, большие и маленькие, они разнятся разве что помпезностью и числом пассажиров. А так — все едино, что московское Домодедово, что желдорвокзал где-нибудь в Верхней Салде, что Варшавский вокзал в Санкт-Петербурге, что автостанция поселка Первомайский любого района любой области. Та же тяжелая, неизбывная вонь — смесь неприсмотренного сортира, дешевой парфюмерии, грязного тела, хлорки и чего-то неопределенно-дорожного. Несчастные старухи и горделивые кавказцы, неутомимые цыгане и хозяйственные вьетнамцы, дети, пьющие газировку и просаживающие монету за монетой в игровых автоматах, неведомо куда мигрирующие лейтенанты с некрасивыми, может быть, от нескончаемых забот, рано стареющими женами и не слезающими с горшка младенцами — то и дело пробегает по залу ожидания в направлении туалета встрепанная мамаша с этим самым горшком. И командированные, командированные, командированные… Будто в стране нет телефона и телеграфа. Кажется, вся армада служащих поднялась с мест, чтобы купить, продать, обменять, выпросить у поставщиков металл, запорные вентили, лес-кругляк, керосин, сахарный песок и все остальное.

Но ведь и обвиняемый в убийствах, бубнящий себе под нос что-то неразборчивое, — он ведь тоже из этого братства снабженцев, выпрашивателей и вышибал, без которых, похоже, провалилась бы в тартарары шаткая, необъяснимо на чем держащаяся система производства, свинченная кое-как за долгие годы советской власти. Он тоже подолгу околачивался на вокзалах в ожидании поезда, автобуса, самолета, а то и в поисках жертвы, ходил между скамейками, стараясь не наступить на чемоданы, узлы, сумки, авоськи, заходил в буфеты, где продают неизменно липкие лимонады, яйца вкрутую, потемневшие от времени куски чего-то мясного, на что смотреть страшно, не то что есть, сидел на таких же лавках — деревянных или обитых искусственной кожей, изрезанной без всякого смысла и умысла, просто так — как говорят в суде, из хулиганских побуждений.

Ждущие своего часа сидят на скамейках, болтаются по залу и привокзальной площади, читают без интереса, чтобы убить время, жуют, спят, подложив узлы под голову. А не хватает лавок — спят на полу, подстелив газеты. Задранные юбки открывают недреманному оку дородные и тощие телеса, несвежее дорожное бельецо. По подбородку храпящего мужика стекает струйка слюны. Рядом разливают бутылку на троих. Здесь дуются в подкидного. Там тренькают на гитаре…

Ростовский автовокзал, да и шахтинский тоже, построен недавно, архитекторами замыслен разумно, здесь несколько чище, чем в среднем по стране, но — хоть понаставь дорических колонн и развесь бронзовые светильники — все тот же неистребимый вокзальный запах, те же приторные теплые лимонады, узлы и авоськи, зеленые ночные горшки, темные бабки в платках, тощие кошки и собаки, та же неразбериха у касс и толчея на посадке.