Старый гореван как мог ее отвлекал, травил байки из истории гореванов, рассказывал о своей нелегкой жизни, вспоминал смешные истории, рассказываемые бабушками внукам, отказывающимся спать. Таня слушала его внимательно и с интересом. Только так она забывалась и отвлекалась от своих грустных мыслей.
Локет, словно почувствовав ее нервозность, забрался к ней на колени, свернулся клубочком и заурчал, время от времени пофыркивая.
Таня сама не заметила, как наступил вечер. Здесь, в пещере, не было разделения на день и ночь. Установленные по периметру фонари да фосфорицирующий мох освещали пещеру круглые сутки. О том, что наступил вечер, сообщил ей старый Мухомор и предложил выпить горячего травяного чаю.
Пока он ходил на кухню за чаем да готовил его, на краю поселка послышался шум приближающейся техники и разноголосый людской гомон.
Гореваны возвращались с операции. Танька вскочила на ноги, Локет, никем не предупрежденный, шмякнулся на землю и недовольно зашипел. Но она уже не слышала и не видела его, бросилась со двора на улицу, навстречу возвращающимся солдатам.
Усталые грязные лица строй за строем проходили мимо. Девушка с надеждой вглядывалась в них, надеясь увидеть отца, но на нее с равнодушием, иногда с любопытством смотрели чужие глаза. Шаг за шагом, гореван за гореваном они проходили мимо.
А Таня боялась пошевелиться. Возле ее ног замер Локет.
Наконец показались освобожденные заключенные. Они выглядели оживленными и счастливыми. Значит, у них все получилось. Они взяли резервацию, освободили несчастных. Слезы просились на глаза, но она запретила себе даже думать об этом.
Колонны солдат перемежались машинами. На них ехали раненные гореваны. Одна из таких машины повернула к ней и остановилась. Еще издалека Таня увидела гордо сидевшего на заднем сидении Магистра, поддерживающего Горца, ее Никиту.
Только тут Таня поняла, как сильно она переживала все эти дни с момента разлуки с Никитой. Все ее тело и душа стали одной напряженной струной, звенящей от каждого порыва ветра, малейшая нагрузка, и струна порвалась бы. И тут ее отпустило, струна чуть ослабла и запела.
Таня бросилась к ним навстречу, Локет не отставал. Она запрыгнула на подножку машины и обняла самых дорогих ей в жизни мужчин. Локет забрался на спинку сидения и довольно зафырчал. Его хозяйка была счастлива, он радовался за нее.
– Потише ты, шальная! Потише. Задушишь же. Все хорошо. Все живы. Нормально все, – запричитал Магистр, обнимая одной рукой дочку.
– Еж, ты чего? – спросил улыбающийся Никита. – Соскучилась что ли?
– Дурак! Какой же ты дурак, – ответила она ему, улыбаясь сквозь слезы.
– Есть немного, – согласился он.
За радующимися, счастливыми людьми наблюдал стоявший возле входа на кухню старый гореван. Сложив руки на груди крестом, он улыбался и бормотал себе под нос:
– Будь счастлива, дочка! Береги свое счастье.
Глава 8. На задворках чужой войны
Широкая, прямая, как стрела, улица разделяла армию летиан и остатки гореванского сопротивления. Торчащие кверху колесами автомобили, вздыбленные от прямого попадания артиллерийских снарядов куски асфальта, противотанковые ежи, вытащенные откуда-то из древних закромов, крученая колючая проволока и десятки трупов как с той, так и с другой стороны разделяли летиан и гореванов. Никто не мог перейти улицу.
То летиане поднимались в атаку, прикрываемые Цепными Псами, сидевшими в безопасных укрытиях, но не доходили и до середины улицы. Их останавливал прицельный слаженный огонь гореванских стрелков. То гореванов одолевала тоска по потерянному городу, и они выбирались из своих убежищ и бросались сломя голову под пули врага. Никто не мог пересечь проклятую улицу, ставшую костью в горле как гореванам, так и летианам.
Дизель остановился за несколько кварталов до пограничной улицы. Дальше ехать было опасно. Летиан заинтересовало бы, что за самоубийца пытается прорваться к противнику. Уж не дезертир ли, предатель с самыми секретными планами командования, не застрелить ли его на месте? Гореваны увидели бы прорывающегося через пограничную улицу человека на вражеском мотоцикле и подумали, что летиане атакуют, и пристрелили, как бешеного пса. Куда ни посмотришь, везде ждала гибель.
Поэтому решили до границы идти пешком. А там, на месте, осмотреться. Майя уверяла, что им нужно идти дальше. Резиденция Прелата находилась в нескольких улицах от пограничной зоны. А вот Поль сомневался, что им удастся пересечь улицу, на которой прочно и надолго обосновалась смерть. Но он хотел увидеть все своими глазами. Безвыходных положений не бывает. И если лазейка есть, то он ее найдет обязательно.
Дальше они продвигались очень осторожно. Поль шел первым, напряженно вглядываясь и пряча за спиной Майю. Внешне безмятежная пустая улица таила в себе опасность. За каждым поворотом пряталась смерть. В брошенной, разрушенной летианскими сапогами детской беседке мог затаиться монстр из числа тех, с кем уже доводилось сражаться Дизелю. За треснутыми мутными окнами бывшего некогда популярным у гореванов кафе мог подстерегать летианский боевик или, того хуже, Цепной Пес. Поль ожидал нападения в любую минуту и старался прикрыть собой Майю. Он вновь почувствовал себя нужным кому-то, и это чувство радовало его.
А вот Майя, казалось, позабыла о том, что с ней приключилось. Она с любопытством ребенка выглядывала у него из-за плеча и все норовила выбежать вперед, увидев там что-то интересное. Это была то оброненная кем-то заколка с блестящими камушками, то разбитая витрина меняльной лавки, где раньше, до войны, встречалось много всякого интересного. Поль только и успевал сдерживать ее порывы. Ну не втолковывать же прописные истины про войну и разгуливающего поблизости врага. Достаточно того, что повсюду грохотали выстрелы, и то и дело на улице попадались тела убитых как напоминание о колеснице войны, прокатившейся здесь недавно.
– Ты не соскучился по дому? – неожиданно спросила Майя.
– Я?! – удивился Поль и задумался.
Если признаться честно, скучать-то ему было некогда. На Россе жизнь его в такой крутой оборот взяла, что размышлять на отвлеченные темы и времени не оставалось. Да и если вдуматься, что для него дом? Вечное перекати-поле, странник звездных дорог, выкормыш космических трасс, он уже и помнить забыл, как выглядел отчий кров, где он родился и прожил первые годы. Лица отца и матери давно забылись, вспоминались лишь руки и запахи. Он помнил прикосновение теплых губ отца ко лбу, и как это было щекотно. Папа носил жесткую густую бороду, и она колола Поля каждый раз, когда отец целовал его. Он помнил мамины нежные руки, гладившие его по голове, когда он ее чем-то радовал, и грубые подзатыльники, когда он ее злил. Как давно это было. У него ничего не осталось из той эпохи, все давно кануло в Лету. Где-то в Древе Независимости жил его родной брат, Николай Кальянов, только вот где он? И стоило ли его считать своей семьей? Что их сейчас роднило? Общие гены и одна фамилия. Разве этого достаточно?