Тем же вечером Рейнхард будто невзначай попросил позволения у Берги полистать ее книгу. Берга была смущена, но отказать не решилась, и Рейнхард, рассматривая страницы, вскоре нашел ту самую картинку, которая так заинтересовала Радку.
– А это что за странное изображение? – с невинным видом спросил он хозяйку книги. – Может, кто-то из ваших предков тоже поклонялся лесным тварям, госпожа Берга?
– Рейн, думай, что говоришь, – попросил Карстен.
– Что? – Берга испуганно глянула на юного насмешника, потом на страницу. – А… этот рисунок… Нет-нет, он не имеет никакого отношения ни к моей семье, ни к глупому и суеверному поклонению лесу. Это герб старинного приморского города, руины которого можно увидеть в хорошую погоду на дне залива неподалеку от Дождевого Камня. Здесь я записала его историю, потому что она служит хорошим предостережением многим гордецам. Рассказывают, что жители этого города так возгордились, что перестали почитать Солнце, говоря, будто им довольно моря для пропитания и удовлетворения прочих нужд. Совсем как вы, господин Рейнхард, говорите о лесе. А еще говорили, что они нашли в одной из морских пещер чудесное зеркало, в котором была заключена странная сила. Стоило человеку заглянуть в него, как он понимал, что смотрит в глаза бога, а в следующее мгновение бог проходил через зеркало и поселялся в этом человеке. И вот раз в году в Колдовскую Ночь все люди в городе по очереди заглядывали в это зеркало, становились богами и устраивали огромный праздник на главной площади. Оттого, говорили они, им не нужно служить божественному Солнцу, ведь они сами – боги и богини. Тогда Солнце разгневалось, и отступилось от этих несчастных людей, и отдало город в полную власть морю. И огромные волны затопили порон, хлынули на город и разрушили его.
– Что такое порон? – быстро спросил Рейнхард.
– Не знаю. Так было написано: затопили порон и хлынули на город. Я переписала все слово в слово.
– И вовсе все было не так! – Аэллис затрясла головой, и знаменитые кудряшки резвыми козочками запрыгали по ее плечам. – Нет, нет, говорю вам, все было совсем не так. Мне кормилица рассказывала. Город и правда был, но стоял он не на побережье, а в стороне от него, рядом с одним из Стражей Года. И жили в том городе два достойных рыцаря Адельм и Эдельм, которые любили двух прекрасных дам. Они верно служили своим дамам и горячо восхваляли их в своих речах и песнях, и дамы в свою очередь так их полюбили, что речами и деяниями дарили им всяческую усладу по любовному праву.
– Сестра! – сказала Берга с упреком, но шалунья Аэллис лишь отмахнулась, не прерывая рассказа.
– И вот случилось так, что один из рыцарей, тот, кого звали Адельм, сильно поссорился со своей дамой и та в гневе дала ему отставку, отчего он ходил грустный и опечаленный, как никогда прежде. И тогда второй рыцарь, Эдельм, прознал об этом и тотчас же вскочил на коня, прискакал на двор к своему товарищу и всячески его утешал, уговаривал не отчаиваться и обещал вскорости устроить примирение возлюбленных. И в самом деле, назавтра же он пошел к даме господина Адельма и не отступался от нее, пока полностью не примирил ее с рыцарем и не восстановил их связь.
– Сестра! – воскликнула Берга.
– Я говорю о связи их сердец, дурочка, – рассмеялась Аэллис.
Радка от беспокойства кусала пальцы: а ну как высокородные дамы снова увлекутся перебранкой, и она так и не услышит окончания рассказа! Но, по счастью, Аэллис самой, кажется, ужас до чего хотелось рассказать новую историю, и поэтому она, не обращая больше внимания на брюзжание сестры, продолжала:
– Итак, Эдельм полностью примирил Адельма с его дамой, и тот признался другу, что испытал от этого примирения такую великую радость, что никакое прежде испытанное наслаждение не может сравниться с этим. Даже то, какое он испытал, когда впервые покорил свою даму.
– Сестра! – сказала Берга жалобно.
– То есть в тот день, когда он победил всех рыцарей на турнире, а потом спел прекрасную канцону, прославляя честь, изящество и вежество своей дамы, а та в благодарность бросила ему алую розу, – как ни в чем ни бывало рассказывала Аэллис, хитро подмигивая братьям. – Одним словом, Адельм был счастлив, как никогда, и Эдельм, выслушав признание друга, страшно удивился и решил, что и сам хочет испытать, действительно ли радость от любви, потерянной и вновь обретенной, сильнее, чем даже радость первой победы. И тогда он притворился, будто на свою даму чем-то весьма разгневан, перестал слать к ней гонцов, не желал о ней говорить и слушать, не наведывался больше туда, где она обитала.
Тогда сама дама стала засылать к нему вестников с письмами самыми ласковыми, в каковых высказывала удивление, почему он так долго к ней не является и никаких о себе не дает вестей. Он же, одержимый безумием, отказывался выслушивать тех вестников и принимать от них письма, повелев их бесчестно выгнать из своего дома.
Дама же, прослышав об этом, весьма опечалилась и попросила господина Адельма выведать у его друга, чем она его так разгневала, и передать, что если она действительно в неведении своем не угодила ему словом или делом, то она готова тотчас это исправить любым способом по его желанию и разумению.
Но и Адельм в своем посольстве не преуспел. Эдельм ему прием оказал прескверный и ответил лишь, что ничего объяснять не будет, ибо его дама сама хорошо знает, отчего он так глубоко оскорблен, и при этом добавил, что простить ее он не может, а оправданий слушать не хочет.
Узнав об этой суровой отповеди, дама совсем отчаялась и однажды ночью, когда все жители города уже спокойно спали в своих постелях, она одна, закутавшись в плащ и закрыв лицо капюшоном, пошла в дом, где жил Эдельм, и повелела слугам вести ее в его покой. Там, подойдя к его постели, стала она перед ним на колени и молила о прощении за преступление, которого не совершала, и осыпала его руки поцелуями и откинула с головы капюшон, чтобы поцеловать его в уста…
Аэллис с лукавой усмешкой глянула на Бергу, ожидая от нее новых упреков, но Берга на сей раз смолчала и лишь украдкой смахнула со щеки слезу.
– Но Эдельм не согласился простить свою даму за зло, которого она не совершала, и принять ее обратно, – вновь заговорила Аэллис, вдохновленная успехом своего рассказа. – Напротив, безумный рыцарь принялся страшно ругаться и с побоями и ударами прогнал ее от себя. А на улице как раз лил дождь. И вот дама пошла под дождем, скорбя, печалясь и раскаиваясь во всем, что побудила ее сделать любовь, а также о бесчестии, которое она сама на себя навлекла, унизившись перед ним. И тогда поклялась страшной клятвой, что не примет более в объятия жестокого изменника, доколе земля остается твердой. С такими словами она вернулась в свой замок и заперлась там.
Меж тем Эдельм уже начал сожалеть о своем поступке, на который толкнуло его безумие, и понял он, что зря теряет радость и лишает себя счастья. Поднялся он рано утром и, подойдя к замку, где жила его дама, объявил, что хочет видеть ее, и клялся что все, совершенное до того, он совершил в чистом безумии и помрачении разума. Дама же отказалась увидеть его и выслушать и велела гнать с позором. При этом она говорила: «Я очень хорошо вижу, что он страдает лишь оттого, что сам утратил некую радость и наслаждение, а о том, что мне причинил незаслуженно боль и страдания, он вовсе не думает и не сокрушается».