Ольха, как и прочие деревья в лесу, была голой, безлистной, на ней только-только появились первые желтые и клейкие завитки цветов. И все же Кольскег, приветствуя грядущий месяц зеленых крон, оделся в зеленое: от сапог из оленьей шкуры, расшитых зеленым бисером, до маленькой зеленой шапочки с тетеревиным пером. За его спиной на поляне Дудочник мог видеть идиллическую картинку вроде тех, которые через три-четыре столетия будут украшать стены замков и дворцов этой земли: горящий костерок, пирующие охотники с кубками в руках, в стороне – мирно жующие овес лошади. Не хватало только охотничьих собак, но Дудочник прекрасно знал, кто в этой компании является единственной охотничьей собакой.
– Я тебе принес новую одежду, – сказал он примирительным тоном. – Будем здесь стоять, или ты все-таки пригласишь к огню?
– Будем здесь стоять, – твердо ответил Кольскег.
– Что так? – искренне изумился Дудочник.
– У нас сегодня праздник… только для своих.
– Что за праздник? – полюбопытствовал Дудочник. – Хорошо поохотились?
– Очень хорошо. – Кольскег широко улыбнулся. – Особая охота, особая добыча. Половину его сердца я проглотил сырым, когда еще был зверем. Вторую половину хочу съесть хорошо прожаренной, как подобает человеку. Хочу запомнить вкус.
– Чьего сердца? – переспросил Дудочник и, глядя в веселые, лучащиеся счастьем глаза Кольскега, догадался: – Стакада Кельдинга?
– Да! – Кольскег, откинув голову, расхохотался. – Я знал, что мы рано или поздно встретимся, но не думал, что так быстро. Его словно тянуло ко мне.
– Насколько мне известно, в вашем мире и в ваше время среди людей считается недопустимым есть человечину, – осторожно сказал Дудочник.
– А допустимо накладывать чары на собственного воспитанника? – легко возразил Кольскег, поднимая бровь. – Я не хотел бы долго говорить об этом. Меня ждут. Кроме того, мясо остынет и станет жестким.
– В таком случае забирай сумку – и до встречи, – спокойно сказал Дудочник. – Там новая рубашка, чулки и, кстати, несколько салфеток, чтобы ты мог вытереть губы после трапезы.
Положив сумку наземь, он хотел уйти, но Кольскег ухватил его за рукав:
– Постой, Дей, у меня к тебе дело.
– Вот как? И какое же?
– Сегодня ночью я кое-что понял. Когда я обращаюсь волком, мои воины перестают меня слушаться. Они словно слепнут и только бессмысленно топчутся на месте. Нас это едва не погубило. Мне нужно, чтобы они тоже научились превращаться в волков. Найди способ.
– Едва ли я смогу. Конечно, законы волшебства во всех мирах одинаковы, и все же я слишком мало знаю о вашем мире. Да и кроме того, теперь я уже не уверен…
– Ты поклялся, что будешь помогать мне, – перебил его Кольскег.
– Ты вынудил меня поклясться.
– Ты сам себя вынудил. Я уже не такой дурак, каким был год назад, и больше не подпущу к себе ни одно существо, не связав его клятвой. Ты мог бы просто уйти. Но ты оказался слишком любопытен, чтобы сделать это. Кто же виноват?
– Я сам, – согласился Дудочник. – В этом проклятье учителей. Они не могут считать свое дело сделанным, пока их ученик не посмеется над ними. Добро, если посмеется. В старое время учителей убивали и съедали.
– Моим учителем был не ты, а Стакад, – веско возразил Кольскег. – Можешь считать, что сегодня я праздную окончание учебы. Что ж до тебя, разве тебе не говорили в детстве, что нельзя всюду совать свой нос безнаказанно? Плата за любопытство высока, а ответ на вопрос требует дара.
– Значит, я могу задать вопрос? – быстро спросил Дудочник.
Кольскег снова рассмеялся:
– Поймал! Ладно, задавай.
– Для чего тебе команда воинов-оборотней?
– Ну этот ответ, по-моему, ты без труда угадаешь сам.
Дудочник пожал плечами:
– Я понимаю, что ты хочешь отомстить, но хочу знать как.
– И об этом ты мог бы догадаться. Колдовская Ночь. Хардингов, кроме меня, не осталось, Кельдинги не умеют оборачиваться. Дивы в этом году не спустятся на равнину – после доброго паводка им хватает работы на полях и пастбищах. Видишь, Стакад действительно научил меня кое-чему. Значит, остаюсь только я и мои люди. Когда Олень-Звезда сойдет на землю, он окажется полностью в моей власти.
– И как ты с ним поступишь? Так же, как и со Стакадом?
Кольскег кивнул.
– А ты знаешь, что случится, если ты убьешь Оленя?
Кольскег улыбнулся:
– Это уже третий вопрос. Но я, так и быть, отвечу. Не знаю. Может, огонь в очагах больше не загорится. Может, солнце больше не взойдет. В любом случае Кельдингам придется несладко. Ну все, ступай. Не забудь о моей просьбе.
Дудочник покачал головой:
– Какой ты еще мальчишка! Ладно, не забуду. Прощай, Король-Тьма.
Глава 17
Гостьи приехали в условленное время. Мильда и деревенские девушки не посрамили себя: сшитые ими нарядные платья и плащи очень понравились приезжим дамам. Те в свою очередь одарили хозяев замка заморскими тканями и украшениями: оказалось, что в маленькую гавань неподалеку от Дождевого Камня уже несколько лет заходят направляющиеся в столицу корабли из Венетты. Маркграф Ригстайн не жалел сил для того, чтобы содержать гавань в образцовом порядке, и оставил там постоянный гарнизон для защиты и помощи корабельщикам. Конечно, гавань Дождевого Камня нельзя было назвать настоящим торговым портом, но все же и местным жителям что-то перепадало.
Радка, замотанная домашними делами, успела накопить недобрых предчувствий, но все три женщины оказались неожиданно милы, и с их появлением замок Сломанный Клык словно засиял особым, мягким и ясным светом. Этого Радка никак не ожидала. Ей хотелось ненавидеть пришелиц, но вскоре оказалось, что ненавидеть их решительно невозможно.
Дуада, маркграфиня Ригстайн, супруга маркграфа Вальдибера, оказалась самой печальной из троих: она впервые за время двадцатилетнего супружества надолго рассталась со своим мужем и не скрывала тоски по нему.
«Прежде мы всегда ездили вместе, – объясняла она Мильде и Карстену с Рейнхардом, – и в столицу давать присягу королю, и на войну. Я даже свои земли, какие унаследовала от отца, часто сдавала под залог, чтобы иметь достаточно денег для путешествий и не расставаться с мужем. И Аэллис родила в палатке, прямо во время боя. Вальдо вернулся с победой, а тут ему подарок».
Теперь же Вальдибер хоть и находился всего в дне пути от Сломанного Клыка, но безнадежно увяз в судебных делах и никак не мог выбраться к семье. Но, похоже, он тосковал ничуть не меньше, чем его добросердечная супруга, и чуть ли не каждый день присылал гонцов с письмами и подарками. Частенько таким гонцом оказывался Карстен. Он, воспользовавшись случаем, тоже начал свои сутяжные дела в Купели.