А затем, как это часто бывает в больнице, мы едва заметно киваем друг другу и расходимся, каждый по своим делам.
Оказавшись в раздевалке, я снимаю рабочие туфли, кладу оставшиеся спиртовые салфетки и неиспользованные шприцы с физраствором обратно в свой шкафчик, бросаю в него записи вместе с закрепленной сверху ручкой и надеваю на себя велосипедные трико, куртку и шарф. Теперь я превращаюсь из медсестры опять в обычного человека.
Сегодня ночью работают одни женщины, так что я быстренько переодеваюсь прямо в раздевалке, а не в туалете – я никогда не упускаю возможности собраться побыстрее. И с удовольствием отмечаю про себя, что в своем черном одеянии, предназначенном для возвращения домой на велосипеде, я похожа на ниндзя, однако при этом прекрасно понимаю, что настоящее действо происходит и будет дальше происходить именно здесь, в больнице. Кроме того, моя ярко-желтая куртка полностью разрушает этот японский образ.
Мы, врачи и медсестры, появляемся в жизни друг друга, равно как и наших пациентов, лишь ненадолго, безликие, словно почтальоны или снимающие показания счетчиков работники водоканала. Определяющую роль играет первое впечатление. Сработаюсь ли я с этим человеком? Могу ли я ему довериться?
Я провожу своим пропуском по табельным часам, и компьютер спрашивает у меня, устраивала ли я получасовой обеденный перерыв. Полагаю, от нас ожидают, что мы будем колебаться, прежде чем нажимать «нет». Наверное, когда слишком много медсестер утверждают, что не успели пообедать, это бьет по репутации нашего руководства. Тем не менее я нажимаю «нет». Закон есть закон.
Повесив на плечо сумку, я тыкаю на нижнюю кнопку вызова лифта, а затем, так и не дождавшись его, иду на лестницу. Мне не хочется ждать, да и на лестничном пролете необычайно тихо. Здесь нет динамиков, так что не слышно никаких срочных вызовов реанимационной бригады, предупреждений о смерти пациента или очередной учебной пожарной тревоги. Вниз, вниз и еще раз вниз. Я ощущаю руками прохладу металлических поручней, а шипы на моих велоботинках слегка щелкают, пока я спускаюсь по лестнице.
Замешкавшись, бросаю взгляд в окно двери на лестничной клетке и вижу табличку «Отделение интенсивной терапии». «Мистер Кинг», – думаю я. Обхватив руками поручни: я было поднимаю ногу, чтобы продолжить свой спуск, однако тут же останавливаюсь, разворачиваюсь и захожу в дверь, снова оказавшись в больничном коридоре.
Я снова смотрю на указатель и иду по стрелке. Интенсивная терапия – не самое приятное для меня место, потому что именно здесь заканчивается жизнь многих из наших самых больных пациентов. Да и мы, медсестры онкологии, обычно не очень ладим с медсестрами интенсивной терапии. Для некоторых из нас пациенты онкологии являются «нашими», независимо от того, лежат ли они в интенсивной терапии или где-то еще, и порой мы не стесняемся критиковать оказываемый им здесь медицинский уход. С точки же зрения медсестер интенсивной терапии, мы посылаем им уже полуживых после нашего агрессивного лечения пациентов и надеемся на чудо.
Я распахиваю перед собой двойные двери, достаю из сумки бейдж, чтобы дать понять, что работаю в больнице, и всячески стараюсь выглядеть открытой и доброжелательной. «Мы ведь все коллеги», – напоминаю я себе.
Медсестра за стойкой поднимает на меня глаза и вопросительно смотрит, а я показываю ей свой бейдж.
– Меня зовут Тереза, я работаю в онкологии. Пришла увидеться с Фрэнком Кингом.
– Он, эмм, вон там, – показывает она рукой, после чего возвращается к своим бумагам.
– А кто его медсестра?
Она снова поднимает голову и смотрит на маркерную доску у нее за спиной.
– Сейчас посмотрим – был Тим, а теперь… Ева.
– Отлично. Спасибо. – Она не обращает на меня внимания, продолжая заниматься своими делами.
По дороге к мистеру Кингу я миную несколько палат и вижу пациентов, подключенных к аппаратам искусственной вентиляции легких, с торчащими из них всевозможными трубками капельниц и дренажей. Все палаты небольшие, и в них царит какофония писка и жужжания многочисленных мониторов и инфузионных насосов.
Дойдя до палаты мистера Книга, я ставлю на пол свою сумку и заглядываю внутрь. У его кровати стоит медсестра с заплетенными во французскую косичку блеклыми белокурыми волосами.
– Вас зовут Ева?
Она смотрит на меня ничего не выражающим взглядом. Я показываю ей свой бейдж. «Тереза, сверху, – показываю я ей на потолок указательным пальцем. – Хотела узнать, как его дела».
– Он не спит, – говорит она. – Только говорить не может из-за искусственной вентиляции легких.
– Не спит? Замечательно.
Я захожу в комнату и ловлю его взгляд, широко улыбнувшись.
– Привет, Фрэнк.
Он моргает глазами, которых почти не видно за дыхательным аппаратом у него во рту. Он выглядит очень слабым – что ж, хотя бы по подбородку у него больше не струится кровь.
– Ага, а еще сегодня была его жена и рассказывала нам историю про то, как она купила себе собаку, которая попросту влюбилась в Фрэнка и ходила за ним повсюду, а на нее вообще внимания не обращала.
– Серьезно? – Я этой истории никогда не слышала. Я смотрю ему прямо в глаза. – Что ж, очевидно, Фрэнк, что эта собака разбирается в людях.
Ева смеется, а Фрэнк щурит глаза.
Я беру его лежащую на простыне руку в свои. «Слушай, приятель, – мы все желаем тебе только самого лучшего. Ты уже не первый день в больнице». Он снова моргает.
– Наверху всем тебя не хватает. – Я сжимаю его руку, однако она никак не реагирует.
К палате подходит рентгенолог, и я вижу, что в коридоре стоит его аппарат. «Портативная флюорография, – говорит он. – Вам придется освободить помещение».
Ева смотрит на меня. «Прости», – беззвучно шевелит она мне губами, но я качаю головой. «А Опал здесь? Его жена?»
– Думаю, она пошла что-нибудь перекусить. – Ева пожимает плечами и слегка хмурится.
Рентгенолог заходит в палату, а следом за ним – его помощник с листом рентгеновской пленки. «Мне нужно сделать снимок как можно скорее», – говорит рентгенолог.
– Поняла, – отвечаю я, напоследок еще раз сжав руку Фрэнка. – Увидимся.
Оказавшись в коридоре, я отвожу Еву в сторонку. «Какой для него план лечения?»
Она объясняет, понизив голос: «Завтра встреча с родственниками. Сын раньше приехать не может, а они хотят принять решение по поводу хосписа совместно».
– Ясно. Что ж, спасибо. Он хороший человек. Мы уже давно о нем заботились.
В другой палате звучит сигнал вызова.
– Ева, это тебя, – слышится чей-то голос.
– Нужно идти, – говорит она и разворачивается, и ее светлые волосы сверкают, словно вспышка света.
Подняв с пола сумку, я возвращаюсь на лестничную клетку. «Вот и закончилось все для мистера Кинга», – думаю я и чувствую, как в горле образуется комок. Я мотаю головой, кашляю – сейчас не время оплакивать. Время идти домой.