Смена. 12 часов с медсестрой из онкологического отделения: события, переживания и пациенты, отвоеванные у болезни - читать онлайн книгу. Автор: Тереза Браун cтр.№ 53

Дверь в палату Кандас открыта, и стоило мне выйти в коридор, как она тут же кричит: «Вот ты где! Мне нужно кое-что спросить».

Черт бы ее побрал. Что ж, мне никак от нее не улизнуть, так что я захожу в палату, закрывая за собой дверь.

– Так что это был за врач, что приходил до этого? Какой-то там Юн, что ли?

Она имеет в виду Юн Сана, клинического ординатора онкологии. Я объясняю ей, что этот врач проходит стажировку в онкологии и вместе с ее лечащим врачом-онкологом из больницы они и будут проводить трансплантацию.

– То есть моего обычного врача здесь не будет даже во время процедуры?

– Не-е-е-т, – с неохотой признаюсь я ей. Пускай наш амбулаторный онкологический центр и находится буквально через дорогу от больницы, тот врач, к которому пациент приписан в нем – порой на протяжении многих месяцев и даже лет, – вовсе не обязательно участвует в медицинском уходе за этим больным после госпитализации. Лечащий врач стационарного пациента должен держать онколога пациента в курсе, однако если этому онкологу не назначено проводить обход для этого пациента в больнице, то он редко когда видится с ним во время его пребывания в больнице.

Так обычно все устроено в клиниках, и главная идея в том, чтобы максимально эффективно использовать врачебное время, однако пациентам подобный подход по понятным причинам не по душе. Им хочется, чтобы их наблюдал врач, который лучше всего знаком с их историей болезни.

В своей книге «Как думают врачи» Джером Групмэн пишет, что наличие индивидуального врача во многом определяет успешность лечения больных раком. Может быть и так, а может быть, и нет, однако если это действительно так, то почему тогда в клиниках все устроено именно таким образом: почему пациентов разлучают с их врачом в самые непростые моменты? Если так важно, чтобы пациентом занимался какой-то конкретный врач, то почему мы довольствуемся отчетами толком ничего не знающих о нем резидентов, клинических ординаторов или других врачей в столь критические моменты их лечения?

Кандас знает, как все устроено, однако делает вид, будто не в курсе общепринятого распорядка. Что ж, ее дело. Пациентам непросто, когда они видят «своего» врача во время обхода, однако тот даже не заходит к ним поздороваться. К тому же у меня нет достаточно убедительного объяснения того, почему именно в больнице принято так делать. Больным людям нет дела до эффективности обучающего процесса – им всего лишь хочется, чтобы за ними присматривал человек, которого они знают, которому доверяют.

– Этот парень толком не знает моей истории болезни. Я не хочу, чтобы за меня отвечал врач, не разбирающийся в плане моего лечения.

– Вы и не должны, Кандас. – Юн Сан здесь только учится быть онкологом, однако для Кандас трансплантация клеток – и без того пугающая процедура. Ей и так есть о чем переживать, помимо обрывочных знаний врача о своем пациенте. – Я сообщу куда надо. Может быть, получится поменять его на другого клинического ординатора онкологии, который лучше ознакомлен с вашим случаем. Я попытаюсь сделать все, что в моих силах.

– Договорились, – говорит она, решительно кивая головой. – Спасибо вам.

– Пожалуйста. – В эту секунду я ей восхищаюсь. Она готова открыто жаловаться о том, насчет чего многие пациенты предпочитают промолчать, хотя это беспокоит их не меньше ее. Я мысленно добавляю эту просьбу в список своих дел.

Покинув палату Кандас, я натыкаюсь на сопровождающую санитарку, протянувшую мне медкарту Шейлы, чтобы привлечь мое внимание. На этот раз пришла уже другая – молодая женщина с убранными в пушистый хвост длинными каштановыми волосами и ярко накрашенными глазами. Она мне нравится своим дружелюбием и терпением, столь не свойственными санитарам операционной. Обычно из-за чрезмерно плотного графика им попросту не до этого.

– Она ходит? – спрашивает она, мотнув головой в сторону двери в палату Шейлы.

– Да, но только медленно.

– Мне зайти с каталкой в палату?

– Нет, это необязательно. Я пойду и приведу ее.

Не совсем уверена, чем обусловлено такое мое решение. Проще не завозить каталку в палату, однако, оставив ее в коридоре, я усложнила процесс транспортировки для Шейлы. Вместе с тем мне кажется, что если ей удастся самостоятельно выйти из палаты, то это придаст ей дополнительной решительности. Операция, которую ей сегодня проведут, спасет ее жизнь, и я верю, что если она сама дойдет до каталки, то это поможет ей выйти из больницы несколько недель спустя, когда мы окончательно поставим ее на ноги.

У подобного мышления есть свое название: безумие. Это совершенно иррационально. «Если бы да кабы, то во рту росли б грибы», – говаривала моя мама. Что ж, ну и ладно. Попытка не пытка. Как только Шейлу заберут, я больше ничем не смогу ей помочь. Я не буду рядом, чтобы объяснить ей ошибку в диагностике, держать ее за руку и вытирать лоб, либо говорить: «Пожалуйста, пожалуйста, будьте с ней поосторожней». Я доверяю людям, с которыми работаю, но ведь они не я.

Я открываю дверь в палату Шейлы. Пришла пора отпустить ее в «вольное плавание».

«Они о тебе позаботятся. Ты в надежных руках». – Мне следует попрощаться с ней уверенным голосом и пожелать удачи.

Шейла сидит в кровати, а сестра с зятем стоят по бокам от нее. Она тяжело дышит и щурит глаза, словно стараясь справиться с болью. Похоже, от последней дозы дилаудида толку было мало.

– Если вам так больно ходить, мы можем подвезти каталку поближе, – предлагаю я.

Шейла отрицательно качает головой и медленно встает с кровати. Зажмурив глаза, она слегка нагибается вперед, а затем выпрямляется. Сестра берет ее под одну руку, зять – под другую. Я иду перед ними, держа в руках инфузомат и выставив одну руку в ее сторону, чтобы поймать, если она оступится и вдруг начнет падать.

Мы передвигаемся очень медленно. До двери, пожалуй, немногим большим метра, и еще столько же от двери до каталки. Время тянется бесконечно. С каждым сделанным шагом Шейла сдавленно ахает от боли.

Другая медсестра позвала бы санитарку, настояла на том, чтобы она зашла в палату. Но только не я. Может быть, это вовсе никакая не глупость и не предубеждения, и я попросту верю в то, что человеку важно чувствовать, что все нормально.

Наиболее отчетливо я осознала это, когда одиннадцатого сентября 2001 года в Нью-Йорке пали башни-близнецы торгового центра. Мы жили тогда в Принстоне, штат Нью-Джерси, – достаточно близко, чтобы почувствовать всю реальность происходящего. Нашим дочкам тогда было всего два с половиной, сыну – пять. Я была в принстонской библиотеке и готовилась к занятиям по микробиологии, на которые ходила в качестве подготовки к поступлению в колледж на медсестру. Нам нужно было написать небольшой доклад про лихорадку Западного Нила.

Я читала статьи и делала записи, как вдруг увидела в коридоре кучку людей, столпившихся вокруг телевизора. Заинтригованная, я пошла узнать, в чем же дело. «В башни врезался самолет», – сказала одна из библиотекарш тихим и напряженным голосом – казалось, она слишком сильно разнервничалась. Я ничего не понимала. Наверное, небольшой частный самолет сбился с курса. Странно. Понятно, что пассажирам не повезло, но помимо них вряд ли кто-то пострадал.