– Откуда ты все это знаешь?
Я давно понял, что рано или поздно мне придется отвечать на этот вопрос. С тех пор как две недели назад мы пришли в Эофорвик, я не раз замечал недоумевающее выражение на лице рыжебородого ярла. А потому успел тщательно продумать свой ответ.
– Когда мне было десять лет, мать отправила меня в монастырь.
– Как это могло случиться? – перебил меня Ивар. – Разве ты не рассказывал, что она вела свое происхождение от данов? Неужели она не верила в истинных богов?
После обряда крещения Ивар еще сильнее укрепился в вере в асов, но тщательно это скрывал. У него на шее теперь висел маленький серебряный крестик, полученный от короля после крещения. Но ярл носил его поверх куртки, дабы он не соприкасался с кожей.
– Я не забыл истинных богов, обитая в среде христиан, – заверил я моего собеседника. – Но изучил христианские обычаи. В монастыре жил послушник по имени Ярвис. Он заменил мне отца.
– Почему ты никогда прежде не рассказывал мне об этом?
– Разве в таком случае ты смог бы мне доверять, досточтимый ярл?
Едва ли. И мы оба это знали. Ивар Бескостный ждал от меня подробностей. Было видно, как ходили его челюсти под рыжей бородой.
– Брат Ярвис научил меня латыни, родному языку Белого Христа. Он же рассказал мне о римлянах.
– К чему настоящим воинам знать весь этот вздор? – фыркнул он.
– Ты сам сказал как-то, что я обладаю полезными знаниями. Если бы я не познакомился с Ярвисом, не смог бы помочь тебе в свое время.
Ивар Бескостный угрюмо покачал головой. После унижения, которое ему пришлось испытать во время обряда крещения, он стал более раздражительным и несговорчивым.
– Бог, известный тебе под именем Белого Христа, – продолжал я, – на самом деле триедин – это Бог Отец, Бог Сын и Бог Дух Святой.
– Так почему христиане болтают о единственном истинном боге?
– Это три разные ипостаси одного бога. – Я встретил его взгляд, выражающий сомнение и замешательство. – В дальних южных землях почитают другого бога, Аллаха. Здесь, в Англии, многие до сих пор тайно поклоняются прежним божествам. Они похожи на северных, но называются иначе. Ирландские монахи рассказали саксам о Белом Христе, и он прочно укрепил свои позиции в этой стране, так что удобнее находиться с ним в хороших отношениях.
– И вместо того чтобы научиться варить зелье или приобрести еще какие-нибудь полезные навыки, – усмехнулся он, – ты дни напролет бубнил молитвы в темной келье и позволял монахам морочить тебе голову небылицами о мифических героях и ложных богах?
Я промолчал, чтобы дать ему возможность переварить полученную информацию. В тишине мы пробирались сквозь руины, пока не вышли к просторной площади, на которой возвышался полукруглый фасад высотой в несколько человеческих ростов. Он заметно выделялся на фоне однообразной архитектуры иных построек осыпавшимися колоннами и эркерами. Перед необычным сооружением стоял полуразрушенный пьедестал с уцелевшей от некогда стоявшей на нем статуи ногой, обутой в сандалию. Место слома на уровне щиколотки отшлифовал ветер. Остальная часть статуи навсегда сгинула в потоке времени.
Я кивнул Ивару Бескостному на ворота в закругленном фасаде выдающейся постройки. Мы осторожно пробрались по темному тоннелю и оказались посреди скамеек, поднимающихся полукруглым амфитеатром. Нижние ряды находились на уровне наших коленей, а верхние достигали вершины внутренней части фасада. Сквозь трещины и щели в выщербленных ненастьем камнях пробивалась дикая трава. У этой постройки не было крыши – над нами открылось серое небо.
Мы стояли посреди каменной площадки у подножия скамеек, расходящихся полукругом. У нижнего ряда сидений на уровне груди находилась платформа. Позади нее располагалась внутренняя часть фасада с несколькими колоннами, эркерами и выступами. Наши шаги эхом отзывались между каменными плоскостями. Откуда-то издалека доносилось воронье карканье. Контраст с шумом, производимым многочисленным населением оживленного города на противоположном берегу реки, был разительный.
– Разве это небылица? – я постучал по каменной платформе. – Думаешь, это сооружение возвели мифические герои? И все это не более чем фантазия?
За несколько дней до нашего прихода в разрушенный город я сам изучил его и постепенно осознал одну вещь: возможно, саксы сумели построить из камня отдельные церкви, подобные той, что стоит на площади в Эофорвике, но никому из ныне живущих не под силу возвести целый город, который простоит века. Теперь это навсегда утраченное искусство, и от взгляда на рассыпающееся великолепие, от мысли о том, какое сокровище мы потеряли, меня охватило гнетущее ощущение, словно кто-то положил на грудь огромный булыжник. Ивар Бескостный чувствовал нечто подобное. Он вздрогнул.
Его голос был сухим, когда он спросил:
– Для чего служило это место?
– Возможно, это был зал для собраний, – предположил я.
С тех пор за время своих путешествий я повидал немало римских театров, один из них даже был встроен в скалу, но на тот момент назначение подобных сооружений было мне неизвестно, а потому я выдвинул догадку на основании своего ограниченного опыта. Ни сдержанным саксам, ни непосредственным скандинавам было неведомо искусство драмы – трагедии и комедии, столь усердно культивируемое римлянами за много веков до викингов.
– Ни у одного короля не нашлось бы столько средств, – возразил Ивар Бескостный.
– Даже у великого Рагнара Лодброка?
В ледяном взгляде синих глаз вспыхнул гнев.
– Мы все – короли, – сказал он.
– Если все короли, значит, государством никто не управляет. – Его неуверенность подстегнула меня продолжить рассуждения вслух: – Вы, викинги, дикие и бесстрашные, но войско Эофорвика численностью в двенадцать тысяч человек являлось лишь одной из многих армий, защищавших римскую империю.
– И тем не менее империя не дожила до наших дней, – упорствовал ярл.
– Такая судьба уготована всем нам. Но римляне оставили после себя это великолепие. А что осталось после твоего знаменитого отца?
Пожав плечами, Ивар Бескостный развернулся и молча направился обратно – через коридор, пролегающий между рядами скамеек, к выходу из сооружения.
Я понял, что зашел слишком далеко. Значимость минувшей эпохи заставила его почувствовать собственную мелкость и ничтожность. Мне было хорошо знакомо это ощущение. Для датского ярла оно было новым и неприятным.
Я последовал за его хромой фигурой через руины к мосту, который также являлся свидетельством более совершенной цивилизации. Четыре каменных пролета, вымощенные кирпичом, вытянулись над гладью реки в прямую линию, ведущую к оживленному городу. Ярл остановился, поджидая меня у парапета. Я не смог сдержать улыбку, когда понял причину этого. Непривычный к каменным конструкциям, он не посмел перейти мост в одиночестве.