Держаться за землю - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Самсонов cтр.№ 162

— Валек! — Петро поймал за шиворот, рванул на себя, не давая свалиться мешком… скатился на землю, вскочил, стащил брата вниз, принял на руки, пугаясь, показалось, уже бесповоротной успокоенности во всем его теле. — Вале-о-ок!

Затряс, заглядывая в уплывающие, уже начавшие тускнеть и пристывать глаза, в белеющее братово лицо с недоуменно-виноватой, как будто бы приклеенной улыбкой, со страхом узнавая придурочно-счастливое, гадающее это выражение, которое столько раз видел на лицах других… Отпустил, уложил головой к колесу бэтээра, ощупывал дрожащими руками, отыскивая рану. Смотал с приклада жгут, перехватил Валькову руку выше локтя и тянул, пока кровь не перестала хлюпать в рукаве, отжатом насухо. Других ранений не было. Вот только котелок встряхнуло страшно.

Рядом с ними долбили залегшие между колесами и пригибавшиеся за броней свои, перекатывались, топотали… рвали землю гранатные выстрелы из АГС… Раза три прижимался к земле и к Вальку, закрывая его от возможного охлеста, замирал, норовя достучаться до его зарешеченного одинокого сердца своим.

Стрельба покатилась к посадке, из которой по ним и стреляли, приглохла, поредела и с новой силой затрещала уже там, вдали, за полем.

Рыбак и Предыбайло присели рядом с Петькой и орали:

— Куда его?! Что?!. Перемирие, бля, перемирие!

Валек вдруг застонал, его мутило.

— Живой, боец! Живой! И все! И отставить! Живой! — говорил Петька с ним в полный голос, уложив его на бок и поддерживая ему голову, вбирая терпкий кислый запах рвоты. — Блюй, Валек, не стесняйся! А помнишь, как в поход пошли и ты все конфеты сожрал в одно рыло, а потом шоколадом блевал? Мать опозорил, свиненок! Тогда опозорил — сейчас хоть ее пожалей!

Трясло с такой силой, что мозг, казалось, выскочит сейчас из черепушки, как формовой кусок желе из консервной жестянки, но котелок был цел, еще не вскрыт, и оттого Вальку хотелось выблевать не содержимое желудка, а содержание столь прочной головы. То вдруг начинало крутить вокруг всех трех осей, то шурупом вворачивать в крышу, на которой лежал, и то ли броня была слишком прочна, то ли сам он, шуруп, никуда не годился, и эта пыточная коловерть все продолжалась.

Он понимал, что это брат сдавил его в объятии и тщетно силится его «остановить», и от этого непроходящего чувства смирительной Петькиной хватки тошнота шла на убыль, и Валек точно знал, что живой и пока еще не умирает. Он даже помнил, что они направлялись домой, и понимал, что в Кумачов и продолжают ехать, и пытался сказать: «Только матери не говори» — но не мог.

Петро как мог оберегал его от тряски. И вот уж были в городской черте, промахивали сызмальства знакомые, неузнаваемые мертвые дома, с большими пятнами подпалин под зияющими окнами, как будто кто-то прислюнил к стенам огромные накоптившие спички. Причудливо изглоданные взрывами и похожие на запыленные бутылочные ящики с пустыми ячейками кухонь и спален. А потом уже шли невредимые, но такие же вымершие: скорлупа уцелела, а живое нутро было вырвано.

— Во Валек умудряется! — перекрывая рев мотора, прокричал Петру Скворец. — На каждый выстрел — два ранения! Чутка повоюет — и снова в больничку! Везучий, а?!.

— Тебе бы так везло, чудило! — взбеленился Петро. — Я тебе прямо даже пожелаю того!

— Да ты чё, Петро, я не о том! — Улыбка стаяла с щекастого лица Скворцова.

— А о чем, бля?! Это ж слово какое нашел — «умудряется»! Он чего, специально дает себя ранить? Он, чего, блин, обязан быть цел или сразу геройски… того? Тебе чтоб поменьше работы?!

— А чё я-то, чё я?! Я тоже, знаешь, ползаю за вами, и стреляют по мне всяко разно не меньше!

— Ну так и понимай, чего несешь!

— Вот я и понимаю! — уперся Скворец. — Судьба своих любимчиков и пулями, бывает, метит. Убирает их с передовой — ну вот через мучения, конечно, а то как же?! Случайность, а может, и высшая сила — нам этого знать не дано. Опять же смотря, какое ранение. Уж я насмотрелся! Бывает, всю землю вокруг перепашет, воронки чисто как под мостовые сваи, а человек почти целехонький лежит, ну контузия там, ну осколочных много, но мелких. Херня, до свадьбы заживет. И Валек, мое мнение, меченый. На бремсберге, помнишь, при взрыве? Вот так и пошло. Его земля любит как сына, я тебе отвечаю! А на Бурмаше взрывом дверь за ним захлопнуло, и он еще успел сказать «спасибо». Мы все, кто там был, так и сели от смеха. Из стапятидесятидвухмиллиметровой прилетело!

«А может, и прав ты, Скворец, — подумал Петро, сжимая плечи брата и чувствуя, как голова того трясется на груди. — Валек, он чистый. За ним и грехов — те шоколадные конфеты в третьем классе. Чревоугодие по малолетству, так сказать. Бережет его жизнь от того, что нам делать приходится. Не дает совершить грех убийства… А на мне почему до сих пор ни царапины? Ведь в таких переделках бывал — танкам в дуло заглядывал. А Полинка в земле, и на Толике места живого… Кому это надо? Зачем? За что это мне? Вот что я из этого должен извлечь? Что я их всех резать хочу?..» И застонал сильнее, чем контуженный Валек, так застонал, что и Скворец, привычный к самым диким крикам, испугался:

— Ты что, Петь?! Нормально все будет! Я, знаешь, таких сколько уже перетаскал — и все как новенькие на своих двоих обратно приходили!

Заехали в больничный парк с перекалеченными артналетом старыми деревьями. На подъездной аллее хирургического корпуса творилось что-то будничное и в то же время небывалое: сгружая со Скворцом безвольного в беспамятстве Валька, Петро увидел белый, как будто туристический автобус с какой-то зеленой аптечной рекламой по борту, такой же мини-вэн и несколько «газелей».

Ополченцы и сестры со знакомыми и незнакомыми лицами выносили и передавали друг другу одеяльные свертки с младенцами, выкатывали тряские больничные тележки с видневшимися из-под одеял цыплячьими руками и ногами, тащили и сопровождали носилки, неся над ними полные прозрачные мешки и перевернутые склянки капельниц. Среди бронежилетов, камуфляжа, салатовых и голубых комбинезонов виднелись обритые детские головы в стерильных намордниках и дыхательных масках, бескровно бледные, в зеленочных клевках, с уродливо несоразмерными, мучительно грубыми швами, напоминавшими шнуровку допотопного футбольного мяча.

«Приехали», — сказал себе Шалимов, и как будто кусок изоленты отодрали от сердца.

— В обход давай, в обход! — крикнул кто-то над ним, и Петро со Скворцом повернули налево.

С каждым шагом слабел и, едва лишь спустили Валька по ступенькам в подвал, попросил:

— Слышь, Скворец, я пойду… надо мне… Не кидай его, понял? Обскажи тут врачу, что и как, чтоб они в дальний угол его не откладывали… Надо мне!

— Я понял, Петя, понял. Не боись, в лучшем виде устроим!..

Опустил брата на пол, рванулся наверх и, не чуя земли под собой, очутился вблизи толчеи, копошения… Все работали так, словно делали это всю свою предыдущую жизнь. Не лез, не мешал, только пил взглядом эту проточную вереницу людей, одеяльных кульков и носилок… и увидел вдруг Ларку, привязанную к непомерно великой для детского тела каталке, и в тот же миг она увидела его, и лицо ее дрогнуло, но и дальше пошла за каталкой, как собака бежит за хозяйской телегой.