Когда они уходили, уже стемнело, а на мостовой лежал снег. Несколько уцелевших фонарных столбов бросали мерцающие отблески на стоки в канавах. Но Вида и не думала заканчивать обход. Именно сейчас они могли застать всех женщин дома; кроме того, на фабрике, в присутствии своих товарок, потерпевшие могли отказаться от разговора, да и тратить рабочее время, когда нужно распускать, кроить и шить, не годилось. Практичность прежде всего. Также у Монка мелькнула мысль о том, что мистер Хопгуд, вероятно, ничего не знает о затее своей жены и о том, что ему придется оплачивать ее из своего кармана. Весьма возможно, он не принимал случившееся так близко к сердцу, как она.
Монк нагнал решительно шагавшую миссис Хопгуд в тот момент, когда она сворачивала в очередной переулок; в районе Севен-Дайлз их насчитывалось великое множество. Они пересекли двор с колодцем и колонкой. Возле одной двери растянулся пьяный, возле другой целовалась парочка; девушка радостно хихикала, а парень что-то неслышно нашептывал ей на ушко. Монк подивился тому, насколько они поглощены друг другом – ни ветра, ни снега не замечают.
За освещенным окном кто-то поднимал кувшин с элем, пламя свечи озаряло блестящие женские волосы. Послышался веселый беззаботный смех. По другую сторону проспекта, на который выходил переулок, старуха торговала сэндвичами; мимо текла струйка пешеходов, покидающих этот приют похоти и хаоса, с веселым гомоном вливающаяся в поток людей, стремящийся по тротуарам в места более теплые, где люди развлекаются другими историями, интересуются новостями и важными изобретениями.
Следующей жертвой была Кэрри Баркер. Неполных шестнадцати лет она осталась старшей в семье – родители то ли умерли, то ли пропали. Присматривала за шестью младшими братьями и сестрами, зарабатывала, где могла, тем или иным способом; Монк не интересовался этим. Они все вместе сидели в большой комнате, пока Кэрри прерывающимся голосом рассказывала Виде свою историю, пришепетывая из-за выбитых передних зубов. Одна из сестер, года на полтора младше, прижимала левую руку к животу и груди, словно у нее там болело; она слушала рассказ Кэрри и время от времени кивала.
В тусклом пламени единственной свечи лицо Виды казалось маской ярости и сострадания – большой рот крепко сжат, глаза сверкают.
История оказалась очень схожей с предыдущими. Две старших сестры отправились на заработки. Становилось очевидным, каким образом следующая сестра, которая выглядела лет на десять, будет кормить и одевать себя. То же самое ожидало младших сестер через год-другой. Пока что одна из них нянчила ребенка лет двух-трех, с отсутствующим видом укачивая его на руках и слушая разговор.
Эти две девочки пострадали не так сильно, как те женщины, которых Монк уже видел, но очень перепугались. Кроме того, они крайне нуждались в деньгах. Кормить приходилось семерых, и никому до них не было дела. Монка охватил такой гнев, что он решил: заплатит ему Вида Хопгуд или нет, но он найдет тех, кто сделал это, и проследит, чтобы с ними поступили по всей строгости закона. А если закону все равно, то найдутся люди, которые позаботятся о справедливом возмездии.
Расспрашивал он девочек осторожно и мягко, но очень детально. Что они сумели запомнить? Где это случилось? В какое время? Они что-нибудь говорили? Как насчет голосов? Во что они были одеты? Ткань на ощупь, кожа на ощупь, пьяные или трезвые? Соль, деготь, рыба, пенька, сажа? Кэрри смотрела на него пустым взглядом. Все ее ответы подтвердили предыдущие показания, но ничего к ним не добавили. Они ясно помнили сильную боль и неодолимый ужас, запах мокрой улицы, сточную канаву посередине, твердые булыжники, впивающиеся в спину, и обжигающую боль – сначала внутри тела, а потом снаружи. В конце концов девочки очнулись в темноте от холода; потом услышали голоса. Их подняли, понесли, к ним медленно возвращалось сознание, а с ним – снова боль.
Теперь они сидели голодными; еды почти не осталось, не было ни угля, ни дров, и они боялись выйти из дома. Но наступил момент, когда приходилось выбирать – показаться на улице или умереть с голоду. Монк пошарил в кармане и молча положил на стол пару монет. Девочки уставились на них.
– Ну? – требовательно спросила Вида, когда они снова оказались на улице. Ветер дул прямо в лицо, приходилось пригибать голову. Вокруг булыжников образовалась тонкая ледяная кромка, на самих камнях лежал снег. В тусклых отсветах далеких фонарных столбов, падающих на черные крыши и грязные стены, под непроглядным темным небом переулок смотрелся жутко. Под ногами было скользко, идти приходилось с опаской.
Монк, кутаясь в пальто, поглубже засунул руки в карманы. Он просто окаменел от гнева и от этого мерз еще сильнее.
– Двое или трое мужчин избивают и насилуют женщин-работниц, – с горечью ответил он. – Они не местные, могут приезжать откуда угодно. Не работники, возможно, клерки или владельцы магазинов, торговцы или джентльмены. Могут быть военными в отпуске или моряками, сошедшими на берег. Даже не обязательно это одни и те же люди, хотя очень вероятно.
– Тоже мне новость! – бросила миссис Хопгуд. – Это мы и так знаем! Я плачу тебе не за то, что мне и так понятно. Я думала, ты лучший сыскарь в полиции. По крайней мере, ты всегда работал лучше всех! – Миссис Хопгуд говорила высоким резким голосом не столько от раздражения, сколько от страха. Эмоции так и хлестали из нее. Она в него верила, а он не оправдывал надежд. Больше ей не к кому было обращаться.
– А вы думали, что я разберусь с этим делом за сегодняшний вечер? – с сарказмом спросил Монк. – Один вечер, и выложу вам имена или доказательства? Вам нужен не сыщик, а волшебник.
Остановившись, Вида посмотрела Монку в лицо. На секунду ему показалось, что она ответит таким же едким высказыванием. Привычка отвечать ударом на удар была у нее в крови. Но чувство реальности взяло верх. Тело ее обмякло. Из-за снегопада и тусклого освещения он различал только очертания ее фигуры. Ближайший фонарный столб находился в двадцати ярдах от них.
– Ты можешь помочь или нет, Монк? У меня нет времени на игры с тобой.
Мимо прошел старик с мешком, что-то ворчавший себе под нос.
– Думаю, что да, – ответил Уильям. – Они же не из воздуха соткались. Как-то добирались сюда, вероятно, в кэбе. Перед нападением на женщин околачивались по переулкам. Могли зайти куда-нибудь пропустить рюмку-другую. Кто-то их видел. Кто-то их сюда привез, а потом отвез обратно. Их было двое или трое. Мужчины, подыскивающие себе женщин, не ходят обычно по двое или трое. Кто-то мог их приметить.
– И ты заставишь их говорить, – сказала Вида упавшим голосом, словно вспоминала что-то, и это воспоминание отозвалось в ее голосе болью и тоской.
Откуда она знает о нем так много? Означает ли это, что в свое время о нем сложилось устойчивое мнение, и если да, то какое? Они находились в границах того района, за который он отвечал, служа в полиции? Или прежде они хорошо знали друг друга? Гораздо лучше, чем она намекала? Какой-то другой случай в совсем другое время… Что такое она знала о нем, чего он сам не знал? Ей было известно, что он умен и беспощаден… и он ей не нравился, хотя она уважала его способности. В каком-то смысле она доверилась ему. И еще она говорила, что он работал в Севен-Дайлз.