Лазурь на его пальцах - читать онлайн книгу. Автор: Кэрри Лонсдейл cтр.№ 66

Я прошла в глубь комнаты – и вдруг застыла на месте. По позвоночнику пробежал резкий холодок, внутри внезапно зажгло – как жжет, бывает, пищевод, если проглотишь с коктейлем слишком много ледяной стружки. К задней стене, за столом, будучи незаметными от входа, были приставлены пропавшие полотна Джеймса.

Что за черт?! Как они тут оказались? Когда они могли сюда попасть?

Я мотнула головой, обводя взглядом комнату. Кроме недавних работ Карлоса, которые лежали возле меня, все остальные однозначно принадлежали Джеймсу. Все, кроме портрета женщины в дальнем углу. Она словно манила меня к себе взглядом голубых глаз. Глаз цвета «карибской голубизны». Моих глаз.

Там оказалось, наверное, с десяток портретов этой женщины, спрятанных от случайных взоров входящих в помещение людей. Увидеть их можно было, лишь зайдя в глубину комнаты. Вряд ли Карлос кого-то приглашал сюда, в свою личную студию. Он явно не хотел, чтобы кто-то видел эти картины.

Я попристальнее вгляделась в написанную на первом холсте женщину. Миндалевидный разрез глаз и контур бровей вроде бы напоминали меня, однако голубой оттенок радужных оболочек был несколько бледнее. Я отложила картину, взглянув на следующую. Там женщина изображалась под другим углом – будто Карлос смотрел на нее сверху. И волосы ее, и цвет глаз все так же напоминали мои.

Я проглядела собранные вместе холсты, перебирая их, точно папки в архивном шкафчике. Чем дальше, тем сильнее менялись тона написанной модели, и тем старее были указанные на картинах даты. Каждая картина едва заметно отличалась от предыдущей – как будто Карлос видел перед глазами некую женщину, но никак не мог достичь идеального цветового отображения на холсте. Они казались несовершенными, отбракованными копиями моего изображения. Так же, как и краска, которую он использовал для подписей, не полностью совпадала с тем голубым, что составил когда-то Джеймс.

Почему же Карлос рисовал меня, если он меня не помнит? И почему он так упрямо отрицает, что он Джеймс?

Тут меня прошибло потом, волосы сзади прилипли к шее. Мысли хаотично перескакивали в голове, взгляд забегал по комнате, остановившись наконец снова на холсте, закрепленном на мольберте. Это была еще одна версия моего изображения. И глаза у этой женщины были точно такими же, как у меня.

«Это потому, что Карлос увидел наконец мои глаза!»

Я попыталась даже представить, как он вчера смутился, когда я подняла с глаз солнцезащитные очки, умоляя, чтобы он меня вспомнил!

На столе стояла пластиковая банка со смешанной им краской. Свинтив с нее крышку, я испустила изумленный вздох. Карлос ее все-таки сделал! Карибский голубой Джеймса!

«О Джеймс! Я все-таки тебя нашла!»

В комнате я заметила и еще кое-какие попутные детали. Тюбики с краской были знакомо стиснуты посередине, точно тюбики с зубной пастой. Чистые кисти оказались выстроены по ширине и материалу щетины. Все инструменты и краски лежали слева от мольберта, потому что он был левшой. В точности, как Джеймс.

От соседней комнаты – той, которая была заперта, – послышался звук льющейся воды. Раздался щелчок запора дверной ручки, скрипнул пол, и в дверях появился Карлос. Он замялся на входе, недоуменно заморгав.

– И как вы мне это объясните?! – указала я на мольберт с холстом.

Он стиснул зубы и, прищурившись, взглянул на банку с краской, которую я держала в руке. Надо думать, его личная студия считалась недосягаемой для приходящих на занятия учеников, и мое появление в ней застигло его врасплох. Но дверь оказалась не заперта, и я свободно проникла внутрь, подглядев тот образ, что преследовал его из прошлой жизни, которой он не помнил – или же предпочел забыть.

При этой мысли мои пальцы, державшие краску, будто окаменели. А что, если Джеймс просто не хотел на мне жениться? Что, если он предпочел мне искусство? Или их внутрисемейные претензии по части бизнеса вынудили его отказаться от всего, включая и меня? И вот он выкрал свои работы, имитировал собственную смерть, да и уехал прочь. И начал жизнь заново.

В какой-то момент я поняла, что мои соображения как-то не стыкуются с реальностью. Все они были лишены смысла и логики, за исключением одного: я была не нужна Джеймсу.

При осознании этого факта у меня невольно распахнулись глаза, и то бремя, что долгих девятнадцать месяцев давило мою душу, покатилось по щекам крупными и частыми слезами.

Карлос обеими руками потер лицо, быстро окинул взглядом комнату и наконец уставился на меня:

– Что случилось?

– Ничего… – Тут я от души выругалась. – Да все, на самом деле! Я уже не знаю, что и думать. – Я небрежно утерла слезы плечом. – Я так рада, что тебя нашла – и все равно страдаю из-за того, что тебя нет. Да черт тебя дери! – вскинулась я на него. – Какого черта ты тут делаешь, Джеймс?!

Тот напрягся:

– Я не Джеймс.

– Тогда объясни мне вот это! – Я ткнула пальцем в свое изображение на мольберте. – А еще вот то, – указала я на составленные у стены картины Джеймса. – Можешь мне объяснить, почему ни один из этих пейзажей нельзя увидеть в Мексике? Ты в курсе, что все это Калифорния? Ты не находишь это странным?

Его глаза полыхнули гневом.

– Во-первых, это моя студия. Это частная территория. А во-вторых, эти картины – вообще не ваше дело!

– Очень даже мое, поскольку рисовал-то ты меня! – выпалила я.

– Ничего подобного, это не вы! – парировал он. – Я вас и знать не знал до позавчерашнего дня. Это… – Он чертыхнулся себе под нос и, обойдя мольберт, указал пальцем на холст: – Эта женщина снилась мне почти что каждую ночь. Один и тот же сон, снова и снова, и… – Запнувшись, Карлос отвернулся.

Чувствовалось, что он сильно растерян, возможно даже мучим стыдом, злясь на самого себя, что так резко мне огрызнулся.

– Я никогда и никому о ней не говорил. Даже… – Он оборвал себя на полуслове и мрачно покачал головой.

– А ты не задавался вопросом, почему же она тебе все время снится?

– Да постоянно.

– И ты не пытался ее найти?

Он возмущенно фыркнул, раздув ноздри.

– Она не существует.

– Она – существует! – ударила я себя ладонью в грудь. – И она здесь, перед тобой!

Он уставился на меня тяжелым застывшим взглядом. Я совершенно явственно ощутила, как под окаменевшей наружностью Карлоса вихрем вскипают эмоции – гнев, вызванный моим беспардонным вторжением в его святая святых, и в то же время глубокое чувство неопределенности. Поймав эту его последнюю эмоцию, я проследила за взглядом Карлоса: он уставился на портрет, висящий на мольберте. Женщина, изображенная на этом холсте, просто загнала его в тупик.

Я подняла со стола банку с голубой краской.

– Впервые ты смешал этот оттенок, когда учился в Стэнфорде, стараясь точно изобразить цвет моих глаз. Тебе хотелось, чтобы в каждой твоей картине что-то напоминало обо мне. Знаю, это звучит как в слезливой мелодраме, но мы никогда не разлучались больше чем на два-три дня. Пока ты учился, мы очень тяжело переживали нашу разлуку. Этой краской ты подписывал все свои работы – так же, как потом делал это на всех картинах, которые висят тут ниже этажом. И именно этого цвета ты так настойчиво все это время добивался, смешивая краски. – Я тряхнула банкой, и внутри тяжело плюхнулась липкая густая масса. – И единственная причина того, что именно теперь ты получил наконец нужный оттенок – в том, что ты, уже как Карлос, увидел воочию мои глаза.