– А ты не боишься, что когда-нибудь твои коллекции тебя под собой похоронят? – Карандаш оглядел стеллажи до потолка с чемоданами, коробками и ящиками, делавшие комнату Короля похожей на камеру хранения. – Что ты зароешься в них с головой так, что уже не сможешь выбраться?
– Может, и боюсь… А что делать?! Кто-то ведь должен это всё сохранить! Кто-то должен оценить, понять, прочувствовать неповторимость вещей, каких больше уже не будет, в которых время, которое тоже никогда не вернется! Что делать, если люди так глупы и слепы, что единственные штучные вещички, считай, задаром отдают?! Как я могу не взять? Кем я тогда буду? Таким же идиотом, как они?!
– Что-то сдается мне, – не смог удержаться от упрека Карандаш, – что ты вещи больше, чем людей, любишь…
– Ну почему же? Совсем не больше. Можно и людей коллекционировать. Хотя это не мой профиль. С человеком никогда до конца ничего не поймешь, на языке у него одно, на уме другое. То ли дело вещь? С ней с первого взгляда всё ясно. Человек ненадежен, сегодня он за тебя, а завтра, глядишь, уже против, только вещь, честняга, никогда тебя не предаст. А главное, человек ведь здесь совсем ненадолго, его собственные вещи, как правило, его переживают. И потом, каждый человек сам по себе коллекция… – Король отвернулся от Карандаша и продолжил разбирать коробку с обувью, кажется, демонстрируя этим, что Карандаш как представитель человеческого рода интересует его меньше старых ботинок.
– Это как это? Почему каждый человек – коллекция?
– Ну, каждый же состоит из того, что им в случайном порядке скоплено за жизнь: встреч, событий, идей, принципов. Из прочитанных книг, увиденных фильмов и так далее… Всё это перемешивается, лепится одно к другому по большей части довольно бестолково, на удачу – и получается характер. Неповторимая, понимаешь ли, личность. А у меня здесь всё по-другому: все мои коллекции упорядочены, вещички в них отобраны, любая случайная находка попадает в ряд, включается в систему. Правильная коллекция, по сути, отменяет случайность. В отличие от человека – коллекции бессистемной, неупорядоченной…
В этот момент дверь в комнату открылась, и Король прервался, подняв глаза на мать – возникшую на пороге грузную фигуру в переднике, в слепо отсвечивающих очках на полном лице.
– Вы обедать будете? Я уже всё нагрела…
Кирилл молчал, Карандаш тем более, поэтому Марина Львовна повторила несколько менее уверенно:
– Всё на столе, остывает…
И, начав уже подозревать, что что-то не так, изменившимся голосом:
– Вы идете или нет?
– Обедать? Спасибо. – Обычно подвижное, лицо Кирилла застыло, на нем двигался только рот. – А что у нас на обед?
– Да всё как всегда, – почувствовав неладное, Марина Львовна стала говорить, как бы оправдываясь, хотя еще не поняла, в чем ее вина. – На первое овощной суп, очень вкусный, на второе…
– Овощной суп – это чудесно. Чудесно… – Кирилл сделал паузу, собираясь с духом, прежде чем продолжить. – Вот только еще часа не прошло, как мы пообедали. И ты вместе с нами.
– Да? И я вместе с вами? – Марина Львовна растерянно улыбнулась. – Ну ладно… Тогда конечно… Неужели я тоже обедала? – Она как будто еще на что-то надеялась.
– Да, и ты тоже.
Вышла в задумчивости, прикрыла дверь.
– Вот так и живем, – сказал Король.
И больше ничего не сказал, вернулся к коробке со штиблетами.
Дверь отворилась снова.
– Я забыла, как это называется? Ну то, чем я болею?
– Ты отлично знаешь, я много раз тебе говорил.
– Нет, не говорил.
– Говорил, ты забыла.
– Ну скажи еще раз. Последний. Я больше не забуду, честное слово.
– Ты напрягись и вспомни. Ты просто ленишься напрягаться. Всё от лени.
Лицо Марины Львовны на минуту замкнулось, ушло в себя в попытке справиться с памятью, конечно, напрасной.
– Ну подскажи… На какую букву?
– На “а”.
– На “а”? А… а… а…
Повторяя единственную букву, Марина Львовна переводила взгляд с сына на Карандаша и обратно, будто надеялась прочесть название болезни на их лицах, ожидая еще подсказки, хотя бы намека.
– А… а… а…
Карандаш по примеру Короля молчал, но с каждой секундой это давалось ему всё труднее, слово застряло, как кость, у него в горле, и вытолкнуть его, раз Король это слово не произносил, он не мог.
Марина Львовна улыбалась, словно это была шутка, словно они вдвоем ее разыгрывали.
– А… а…
– Это мы тебе мешаем сосредоточиться, – сказал наконец Кирилл. – Иди к себе. Иди, подумай.
Она послушно ушла. Но не прошло и минуты, как вновь возникла на пороге комнаты, рывком распахнув дверь настежь.
– Знаешь, как это называется?! Знаешь как?! Это называется издевательство над больным человеком! – Ее трясущееся лицо всё вспотело от возмущения. – Натуральное издевательство! Это ты специально, чтобы посмеяться надо мной. Чтобы на смех меня перед чужим человеком выставить! Негодяй! Предатель! Я его растила, столько сил на него убила… Предатель!
Кирилл вскочил с дивана со старой штиблетой в руке.
– Ну что ты, что ты… Кто над тобой издевается? Просто нужно хотя бы пытаться вспомнить. У тебя болезнь Альцгеймера, ты же прекрасно это знаешь.
– Конечно знаю. А если и забыла, что в этом такого?
– Ничего, конечно, ничего.
– Подумаешь, забыла! Как будто ты никогда ничего не забываешь!
– Само собой, забываю. Ты не волнуйся. Иди к себе, успокойся. Мы тут о своем…
– Издевательство! – Ушла, хлопнув дверью напоследок.
Кирилл повертел в руке штиблету, словно недоумевая, зачем она ему, отбросил в угол. Или, скорее, уронил в направлении угла – руки его, кажется, не очень слушались. Лицо, прежде туго обтянутое кожей, утратило резкость черт, как-то одрябло и расплылось, а глаза застыли во взгляде в одну точку. Неловко подогнув ногу, сел на диван.
– Это с ней бывает. Бывает. Вообще она обычно спокойная, – было похоже, что этими словами он успокаивал сам себя, – но иногда случается…
Карандаш почувствовал, что теперь он может наконец спросить:
– Тяжело тебе с ней?
– Ничего… ничего… Ей тяжелее. Хотя кто знает? – Кирилл пожал плечами, левое вновь оказалось выше правого, но улыбки, чтобы уравновесить кривизну, в этот раз не было.
– Живем… А куда денешься?
Если верно было предположение Карандаша, что коллекционирование служило Королю защитой от материнского безумия, то внезапная вспышка ее гнева разом смела эту защиту, сделала бесполезной, и теперь Кирилл блуждал потерянным взглядом по стеллажам и полкам с таким видом, будто забыл, для чего ему всё это нужно. Взял рюмку, с которой счищал налет, покачал в пальцах, словно надеясь восстановить касанием ее назначение и смысл, отставил. Карандашу хотелось как-то поддержать друга, но Король никогда и ни у кого не просил поддержки, и Карандаш не знал, что ему сказать, как поступить. Да и что здесь скажешь… Он повернулся к окну, поглядел вслед проехавшей машине, вслед переходящей улицу женщине в синем плаще, и ему захотелось выйти из застрявшего в этой комнате времени наружу, туда, где оно продолжало двигаться.