Оксфорд и Кембридж. Непреходящая история  - читать онлайн книгу. Автор: Петер Загер cтр.№ 83

В Первую мировую войну многие добровольцы носили в солдатском ранце томик стихов, выпущенный еще в 1896 году, но обретший популярность позднее и сохранивший ее до сих пор: «Парень из Шропшира», элегические стихи о сельской Англии, о напрасной любви и ускользающей юности – о «стране утраченного счастья». Автор этих вариаций на тему утраченного времени, Альфред Эдвард Хаусман, был видным ученым-латинистом и с 1911 года преподавал в Кембридже. Своими пасторальными, балладными, горестно-сладкими строфами он создал образец для георгианских поэтов круга Руперта Брука. Однако для Т. С. Элиота и лириков модерна он еще при жизни стал анахронизмом. Двадцать пять лет жил Хаусман в Тринити-колледже, издал пятитомное собрание сочинений Манилия и всего один тоненький сборник собственных стихов. А. Э. Хаусман был poeta doctus (ученый поэт, чьи стихи предназначены для узкого круга людей) и холостяк, подобно Томасу Грею, замкнутый человек, глубоко прятавший свои страсти как в лирике, так и в личной жизни. «Он сделал выбор быть сухим, как пыль, / И запер слезы, как письмо в комоде. / Еда была его публичной страстью, тайной – гниль: / Насилие и бедность на свободе», – написал У. Х. Оден в сонете об А. Э. Хаусмане. Лишь через шестьдесят лет после его смерти, в 1996 году, память А. Э. Хаусмана была увековечена в уголке поэтов Вестминстерского аббатства памятным окном, которое установит его известнейший кембриджский ученик, переводчик Фукидида и консервативный политик Енох Пауэлл.

К писателям, ценившим стихи А. Э. Хаусмана при его жизни, относился и Владимир Набоков. Студентом он регулярно встречал меланхоличного дона с висящими усами за профессорским столом Тринити-колледжа – фигуру из другого мира. Юный Набоков, эмигрант из имперского Санкт-Петербурга, с 1919 года учился в Кембридже, сначала изучал зоологию, потом французскую и русскую филологию. С прустовской насыщенностью описывает он в своей биографии эти первые годы в изгнании как прошедшие под знаком всеобъемлющего стремления «стать русским писателем» («Другие берега»). Можно было бы подумать, что Набоков в те времена посвящал себя в основном футболу, гребле и «множеству увлечений», словно хотел выдуманному дяде Генриху дать право быть уверенным, «что эти три года плавания по кембриджским водам пропали даром» («Подвиг»).

На самом деле за годы студенчества Набоков успел многое. Он написал первое сочинение по энтомологии («Некоторые замечания о чешуекрылых Крыма»), первым перевел на русский язык «Алису в Стране чудес» (а позднее оговорил Льюиса Кэрролла, назвав его первым Гумбертом Гумбертом), писал также рецензии, переводил стихи Руперта Брука, писал и собственные, «довольно стерильные вирши». В 1921 году Набоков с теннисной ракеткой, боксерскими перчатками и дипломом с отличием вернулся к своей семье в Берлин, тогдашний центр русской эмиграции. В эмигрантской среде 1920-х годов между Кембриджем и Швейцарией разыгрывается действие его романа «Подвиг» (1930), герой которого Мартин Эдельвейс, лучшие моменты, как и сам Набоков, пережил, стоя в воротах за Тринити-колледж.

История литературы – всегда и история несостоявшихся встреч. Когда Набоков покинул Кембридж, Кристофер Ишервуд только начинал учиться; а в Берлине, куда тот тоже в конце концов переехал, их пути пересеклись, не задев друг друга. Берлин в романе Ишервуда, легшем в основу фильма «Кабаре», так же отличается от набоковского Берлина, как кембриджские сценки Набокова от ишервудовских. В литературной автобиографии «Львы и тени» (1938) Ишервуд рисует анархистский мир, противостоящий академическому Кембриджу – городу мертвых, Мортмеру, как он его называет, населенному некрофилами, порнографами, парвеню и копрофагами, – такое вот сюрреалистическое сведение счетов с собственными, не слишком счастливыми студенческими годами. «Когда он пришел на экзамен, – сообщает его друг Стивен Спендер, – он на все вопросы отвечал дольником и белым стихом. И добился своей цели – исключения из университета».

Еще в Кембридже Малькольм Лаури, тогдашний студент колледжа Св. Екатерины, написал свой первый роман «Ультрамарин» (1933), герой которого Гилиот слышит от своего тьютора такие слова: «Вы вовсе не такой необыкновенный, каким себя считаете!» Между тем тьютор Лаури все-таки засчитал этот роман в качестве диссертации. Следуя примеру своего друга, Лаури уже тогда бывал трезвым самое большее два-три часа в месяц, с блеском играя под столами в пивной на укулеле (гавайской гитаре). Снова и снова в его короткой, насыщенной кочевой жизни где-то в Мехико, как в романе «У подножия вулкана», обманчивые воспоминания возвращают его в годы учебы в колледже: «Ах, эти портовые колокола Кембриджа!»

Послевоенная литература началась в Кембридже любовной историей, трагичнее которой нельзя и представить. На вечеринке в феврале 1956 года впервые встретились Тед Хьюз и Сильвия Плат: «И тогда он с размаху поцеловал меня в губы… А когда он поцеловал меня в шею, я вцепилась зубами ему в щеку, так что он уходил из комнаты с залитым кровью лицом». Через три с лишним десятилетия в «Письмах ко дню рождения» к своей покойной жене Тед Хьюз упомянет об этом поцелуе, «который оставил след на моем лице еще на месяц, а во мне – на всю жизнь».

Сильвия Плат, стипендиатка Фулбрайта из Массачусетса, нашла свою «большую, опасную, сумасшедшую любовь», «невероятного мужчину», как писала она матери, который «изо дня в день ходит в одном и том же черном пуловере и вельветовой куртке, с карманами, набитыми стихами, свежей форелью и гороскопами». Тед Хьюз, выпускник Пемброк-колледжа и чемпион университета по стрельбе из лука, собирался перебраться в Австралию. Но ему досталась, как он выразился, «главная мужская роль в драме» Сильвии Плат.

Они поженились уже в июне 1956 года и поселились в квартире на краю Гранчестер-мидоуз (Элтисли-авеню, 55). Тед Хьюз работал учителем в школе Кольриджа, Сильвия Плат готовилась к экзамену по литературе в Ньюнэм-колледже, и оба писали главным образом стихи: «Мы изливали себя в словах». Кембриджские дневниковые записи Сильвии Плат светятся счастьем их общего воодушевления, а также фанатичным стремлением достичь вершины – в учебе, в литературе, в семейной жизни. Пять лет спустя она была побеждена своими навязчивыми идеями, и не из-за Теда Хьюза, а вопреки его стараниям. Самоубийство превратило ее в великомученицу, а его в чудовище, но это лишь искаженная феминистская трактовка бесконечно более сложной истории.

В середине 1960-х годов студенческие волнения коснулись и Кембриджа. То обстоятельство, что в столь привилегированном окружении могут вырасти лишь реформаторы, но не революционеры, австралийскому писателю Клайву Джеймсу казалось благом – при том даже, что себя он в те времена считал радикальным социалистом. Студенты из аристократических семей, как, например, его коллега Салман Рушди, приехавший из Бомбея и изучавший историю в Кингз-колледже, посещали не баррикады, а кино, смотрели Годара и Антониони, слушали Боба Дилана, Мика Джаггера и читали, по словам Рушди, наряду с Гербертом Маркузе еще и «двухголового парня, знакомого читателям Гюнтера Грасса как Марксэнгельс». Конфликты тех лет отразил Дэвид Хэйр в пьесе «Зубы и улыбки» (1975), действие которой происходит на богатом событиями балу в Джизус-колледже. Одновременно с Дэвидом Хэйром в Кембридже тогда учились драматурги Говард Брентон и Питер Шеффер, режиссеры Питер Холл и Тревор Нанн, актеры Дерек Джекоби, Иен Маккеллен и Эмма Томпсон.