Оксфорд и Кембридж. Непреходящая история  - читать онлайн книгу. Автор: Петер Загер cтр.№ 79

Т. С. Элиот посвятил этому невзрачному месту, которое проездом из Кембриджа посетил в 1936 году, последнее сти хотворение «Литтл Гиддинг» из цикла «Четыре квартета». Возвращением в xvii век из эпохи модерна стали прочитанные в Тринити-колледже в 1926 году лекции Т. С. Элиота о поэтах-метафизиках, чей сложный интеллектуальный образный язык он считал синтезом духовных и чувственных переживаний. Своими «Кларковскими лекциями» Элиот внес серьезный вклад в переоценку таких менее известных кембриджских метафизиков, как Ричард Крэшоу и Эндрю Марвелл.

Первые стихи Ричарда Крэшоу, которые я прочел, были нацарапаны на стеклянной двери часовни Девы Марии в церкви Св. Девы Марии (Меньшой) в Кембридже, и они впечатлили меня (не только в плане каллиграфии) куда больше, чем на страницах антологии. В этой церкви рядом со своим колледжем Крэшоу был англиканским священником, пока пуритане не изгнали его в 1644 году как члена Питерхаус-колледжа. Роялист Крэшоу сбежал на континент, перешел в католичество и умер в 1649 году в Лорето, в Италии, не дожив до сорока лет. Его главное произведение называется «Ступени к храму»; это религиозная лирика, наполненная образами контрреформации, испанской мистики, экстаза и барочности – настоящая дьявольщина для пуритан-кальвинистов.

Противоположную, протестантскую позицию занимал современник Крэшоу по Кембриджу Эндрю Марвелл, пропагандист Кромвеля, секретарь лорда Карлейля и парламентарий от своего родного города Халла вплоть до кончины в 1678 году. Выпускник Тринити-колледжа, Марвелл, с которым, по мнению Джона Обри, никто не может сравниться в латинском стихе, при жизни был известен как патриот, республиканец и сатирик; его лирика оставалась почти неизвестной. Только эпоха модерна вновь открыла для себя его ироничную, иногда загадочную поэзию, его городской юмор и concetti (блестяще выраженные тонкие мысли). «В могиле не опасен суд молвы, / Но там не обнимаются, увы!» ^[80] – писал Марвелл, склоняя ко взаимности застенчивую возлюбленную. Словесной игрой в марвелловской любви к парадоксам маскируются сомнения и надежды пуританской души, противоречия времени.

Выдающимся голосом эпохи стал друг и покровитель Марвелла Джон Мильтон.

Для современного читателя религиозная и образовательная планка этого произведения высока, как гора. Но восхождение стоит того. Только не надо сразу штурмовать эпический стихотворный массив «Потерянного рая». Доступнее (хотя и не обязательно проще) изучить ранние стихи и сонеты Мильтона. Латинизированный синтаксис, обилие библейских, мифологических и литературных отсылок – отголоски семи лет учебы в Кембридже, в конце которых, в 1632 году, появилась ода «Задумчивый» – медитация в «древнем монастыре» своего колледжа, «где стены / О своды прочно оперлись / Под кровлей, устремленной ввысь, / И через витражи цветные / Едва сквозят лучи дневные», где «громовой орган, / Сливаясь с хором прихожан… В благоговейном песнопенье» его «исполнит восхищенья» и «отверзнет небеса» ^[81].

Как бы ни разочаровал его университет («Эта учеба не принесла ничего: ни удовольствия, ни знаний, ни какой-либо общественной пользы»), Кембридж стал поворотным моментом в его судьбе. Теперь он хотел быть поэтом, а не церковником. Со своим звучным органным стихом Мильтон стал рупором пуритан, нравственным и поэтическим авторитетом.

На смерть своего товарища по Кембриджу, утонувшего при кораблекрушении, Мильтон в 1637 году написал стихотворение «Люсидас», размышление о неопределенности жизни, значении смерти и собственной поэтической судьбе. Оно содержит некоторые наиболее известные строки в английской поэзии («Не в этой жизни истинная слава / Стяжается по праву – / Увенчивает ею не молва, / А лишь один владыка естества») и является одной из самых красивых элегий на английском языке. «Он встал и, синий плащ надев, исчез: / С утра ему опять в луга и в лес» ^[82].

Поскольку были поэты и был двор, существовали и придворные поэты. Двенадцать из двадцати одного поэта, носивших звание поэта-лауреата ^[83] родом из Оксбриджа: семь из Оксфорда, пять из Кембриджа. Оксфорд дал больше придворных поэтов, зато Кембридж – лирику лучшего качества. Первым поэтом в Англии, которому король присвоил звание поэта-лауреата (1668), был кембриджец Джон Драйден. Он писал пьесы для театра, имевшие успех, сатиры, дидактические поэмы, критические эссе и блестящие переводы. Драйден был сторонником Кромвеля, потом роялистом, перешел в католичество, метался в разные стороны и даже предпочел Оксфорд Кембриджу. Но нам не нужно любить человека для того, чтобы восхищаться им.

Лично я являюсь поклонником Сэмюэля Пеписа, не потому, что он любил Кембридж, постоянно ездил туда и завещал родному Магдален-колледжу личную библиотеку, сокровищницу утраченных знаний, а потому, что Пеписа мы читаем с таким же удовольствием, что и наши предшественники. Эти дневники сына лондонского портного, который дослужился до секретаря Адмиралтейства и президента Королевского общества, дает такое яркое и увлекательное описание своей повседневной жизни, что мы словно видим его 25 мая 1668 года, когда он приехал в Магдален-колледж, где «выпил вдоволь пива, которое порадовало меня как лучшее, какое я когда-либо пил».

Только в xviii веке встречаем мы первого значительного романиста, учившегося в Кембридже – «прискорбная потеря» четырех лет жизни, как он сам назовет время учебы. Лоренс Стерн получал стипендию в Джизус-колледже, постоянно нуждался и считался лентяем в среде еще больших лентяев, чью псевдоученость он пародирует в «Тристраме Шенди» – романе, который сам по себе является одним грандиозным лирическим отступлением. Стерн использовал время оптимально – читал все, что не имело прямого отношения к учебе, но что он сам считал полезным, в том числе Сервантеса, Свифта и Рабле. Последнего он изучал в первом внутреннем дворе колледжа под ореховым деревом, которое его друг Джон Холл-Стивенсон описал следующим образом: «Оно бросает тень во все углы, / И в сумраке неисчислимых лет / Блуждает ум среди следов былых / И ощупью находит путь на свет».

Следуя стерновскому принципу отступлений, мы тоже обратимся к деревьям кембриджских поэтов: история литературы в дендрологическом аспекте необходима хотя бы для того, чтобы все мы разом не бросились к мильтоновской шелковице. «О, дорогого Кембриджа поля, скажите беспристрастно, / Ведь в травах у себя вы нас видали часто? / Да было ль дерево хотя б одно средь вас, / Не знавшее, что страсть настигнет нас?» – так в 1656 году лирик и член Тринити-колледжа Абрахам Коули оплакивал смерть университетского друга Уильяма Гарвея. Насквозь элегические корни и у кипарисов в саду Крайстс-колледжа; они выращены из семян того самого кипариса, который растет на могиле Шелли в Риме. Ясени в саду колледжа, которые Уильям Вордсворт студентом навещал лунными зимними ночами: «Один, под чудным сим творением земным», как он писал в «Прелюдии». Этого «чудного дерева» нет больше в саду Сент-Джонс-колледжа; вместо него мы увидим молодые ясени в бочках возле часовни. Но мы, как и Генри Джеймс, можем восхищаться старым конским каштаном, чьи могучие ветви, склоненные к земле, закрывают собственные корни и становятся мощнее, чем ствол – «одна из самых потрясающих достопримечательностей сада Тринитихолла», – писал искушенный в деревьях американский писатель. Однако самый красивый памятник поэту вы найдете в Баксе, когда цветет вишневая аллея, которую посадили члены Тринити-колледжа в память об одном из них, о лирике А. Э. Хаусмане: «Из всех деревьев вишня краше всех, / Окутал ветви белый цвет, как снег, / Все в белом встали вдоль тропы – девицы / В ожидании Светлой Седмицы».