Христианство и страх - читать онлайн книгу. Автор: Оскар Пфистер cтр.№ 115

Кальвин проникнут осознанием своей всемирной миссии, и эсхатология играет у него не ту же самую роль, как у Лютера – «желанный Последний Суд» ^[685]. В ней не предвидится скорого конца света, однако она господствует над всей системой богословия ^[686]. Ее характер дуалистичен и отмечен двойной избранностью: небо с вечным спасением для немногих – и ад с вечными муками для всех остальных. О том, что в конечном итоге все обретут высшее счастье – иными словами, об апокатастасисе в соответствии с 1 Кор. 15:28, – не идет и речи; он упоминается не более, нежели у Цвингли ^[687]. Все воскреснут: одни – для спасения, другие – для вечных мучений ^[688]. «Ни одно описание не в состоянии сравниться с тяжестью Божией мести (sic!) по отношению к нечестивцам, поэтому их страдания и мучения изображаются для нас с помощью чувственных образов: тьмы, рыданий, зубовного скрежета (Мф. 8:12; Мф. 22:13), неугасимого огня (Мф. 3:12, Мк. 9:43). Но настоящее страдание в том, что осужденные лишены общения с Богом. «Их участь – испытать мучения, причиненные им Богом во гневе Его; их пронзят и искалечат смертоносные стрелы; они ужаснутся, узрев молнию Бога… и проще прыгнуть в бездну, чем хоть одно мгновение лицезреть подобные ужасы» ^[689]. Мы видим: страх даже в аду относится к самым сильным мучениям, которые можно себе представить.

Для Кальвина Библия – высший источник откровения, хотя он не отрицает и естественное откровение ^[690]. При этом он отвергает идею о непогрешимости и богодухновенности всей Библии ^[691]; и, как это ни странно, даже предоставляет библейской критике удивительно широкие возможности, что показал прежде всего Вернле ^[692]. Авторитет Библии, которую Кальвин считает единым кодексом откровений ^[693], основан на свидетельстве Святого Духа ^[694], однако доказательство своей истинности она несет в себе самой ^[695]. Неудобные места, способные разрушить доктрину об осуждении, Кальвин перетолковывает с величайшей дерзостью, лишь бы те подходили его намерениям ^[696]. Так, отрывки, где Иисус запрещает клятвы и ругань, Кальвин толкует намного суровее и расширяет запрет даже на эвфемизмы ^[697] – и при этом настаивает на том, что Библия допускает не только судебные, но, в случае необходимости, и внесудебные клятвы! Он трактует Библию в высшей степени субъективно, но приписывает ей больший авторитет, чем католики – папе римскому. Шуази пишет так: «Реформация, без сомнения, уверяла, что ведет верующих ко Христу, на самом деле она вела их к Библии» ^[698]. Я бы добавил: кальвинизм ведет своих последователей к Библии в том виде, в каком ее толковал Кальвин, более того, притязавший на монополию в верном понимании и на право порицать всех, кто толкует ее иначе, и считать их опасными еретиками, обреченными на ад.

Кальвин знал: уверяя, будто он толкует Библию при помощи Духа Святого, он ничем не отличался ни от католиков, ни от сектантов. Но он, как и сотни фанатиков в истории Церкви, был твердо убежден, что там, где его толкование отличается, истинный Дух на его стороне. И он претендовал на то, что его изложение догматики и на йоту не отходит от смысла Священного Писания, которому он лишь придал богословские формулировки. И его не волновало то, что психологически его преклонение перед Библией было равносильно признанию его же собственной непогрешимости, в котором он во всем, что касалось богословия, возвышал себя над отцами Церкви, над папами, над соборами, над Лютером и Цвингли. Устранение своего «Я» он применял не только в отношении всего доброго; оно относилось и к толкованию Писания: это толкование должно было исходить от самого Бога, а не от него. Сам он был только пером в деснице Божией. Он опустошил себя, чтобы возродиться через Духа Святого, и так, впрочем, обрел одну из дорог ко спасению. Для его борьбы со страхом такое отношение было жизненно важным. Того, что за признанием непогрешимости Библии скрыто признание его собственной непогрешимости как ее толкователя, Кальвин никогда не осознавал.

Церковь, как Тело Христово и Матерь верующих ^[699], приобретает для Кальвина неимоверное значение. Само наличие зримой Церкви играет в нашем спасении важнейшую роль ^[700]. Без нее нет прощения грехов ^[701]. Кроме религиозной жизни и морали, в ее компетенции и экономика ^[702], ибо она должна на земле, прежде всего в Женеве, создать государство Бога – теократию ^[703], а лучше библиократию ^[704]. Не будем разъяснять, как ради этого создали страшную систему шпионажа и наказаний. Да, царство ужасов, порожденное Церковью и государством, привело в восхищение такого мрачного пуританина, как Джон Нокс, – но драконовские меры и строжайший полицейский режим бессильны создать механизм для достижения Царствия Божьего.

Учение о таинствах мы можем пропустить, несмотря на всю его важность для истории догматики.

В этике Кальвина, если рассматривать ее в динамике, властвует вера в предопределение, а за ней подстерегает страх. Верующий, совершенно преданный Богу, должен постоянно уверяться в том, что принадлежит к числу избранных. Недобросовестность – признак отверженности. Поэтому кальвинистское благочестие приобретает необычайно активный характер и активно рвется к этическому подтверждению – осуществление воли Божией обращается в страсть.