Хрум.
Темно-синяя куртка на молнии сидит на нем идеально, плотно облегая торс, как… ну, как что-то. Плечи у него не широкие, но и не узкие; джинсы не в облипку и не свободные, ботинки не чистые и не грязные.
«17C» – ровно такой, какой нужно.
Моя совершенная аномалия.
Хрум.
Очевидно сделав снимки, он убирает фотоаппарат под сиденье и достает книжку. Волосы, ботинки, куртка, камера… он реально именно настолько северо-западный, прехипстерский и постгранжевый, насколько мне нравится. Прищурившись, пытаясь разобрать, какую книгу он читает, хотя не думаю, что…
Черт.
Отшатываюсь на свое сиденье. Он меня видел? Кажется, видел.
Хрум.
Но мне все равно нужно сосредоточиться на игре…
Хрум. (Эти глаза.)
…если хочу осуществить свой новый план.
Хрум. (Эти волосы.)
Мы прибудем в Цинциннати, и моргнуть не успеешь.
Хрум. Хрум. Хрум.
Я переворачиваю пакет, целясь себе в рот, но вместо этого осыпаю крошками лицо и волосы. Слава богу, у сидений высокие спинки.
Независимость, штат Кентукки
(До цели 248 миль)
14. Грамматические безобразия
– Сколько хочешь шариков?
Сквозь стекло я смотрю на дюжину лотков с мороженым.
– А сколько можно?
– Мм… Сколько хочешь.
– Ха, ну да, ладно. Тогда вот что, – я смотрю на бейдж продавщицы, – Гленда, если я возьму сколько хочу, то умру. Вот буквально насмерть. К тому же, у меня правда нет желания перебивать чей-нибудь рекорд в этой области. А потому… каков текущий рекорд по шарикам?
Гленда вздыхает:
– Семь.
Джекпот.
До Цинциннати осталось ехать всего минут двадцать, но наш водитель (чье имя я уже забыла, но, уверяю, оно полная противоположность Карлу) настоял на остановке, дабы все отведали пирога. Да, все верно. Пирога. Он объявил в микрофон, что в «Закусочной Джейн» самые лучшие пироги по эту сторону могучей Миссисипи, и будь он проклят, если проедет мимо, не умяв кусочек, и, дескать, если мы хоть немного соображаем, то тоже попробуем, а позже, конечно, еще и спасибо скажем.
Естественно, я решила, что больше никогда не притронусь к пирогам. К счастью, через дорогу от закусочной я увидела небольшой магазинчик под названием (без шуток) «Мороженое – здесь-с-собой-везде-всегда» и просто не смогла устоять. (Да и с чего мне вообще сопротивляться своим желаниям?)
Гленда наскребает шарики, я расплачиваюсь и вскоре уже шагаю обратно с дважды-шоколадно-кофейно-малиново-мятно-карамельно-лимонным вафельным рожком – самая счастливая девчонка по эту сторону могучего, мать его, Тихого океана.
На парковке перед закусочной мигает огнями патрульная машина. Особой суматохи вроде нет, но на заднем сиденье коп кого-то сурово отчитывает.
Я наблюдаю за происходящим, прислонившись к автобусу, а мои попутчики пялятся из окон забегаловки. Это один из тех трейлеров без колес, которые всегда вызывают у меня недоумение.
Снимать с машины колеса, чтобы превратить ее в недвижимость, так же бессмысленно, как покупать кровать и из ее древесины колотить стулья. Но больше всего в «Закусочной Джейн» меня тревожит даже не это. Больше всего меня тревожит табличка на двери:
«ВХОДИТЕ,» МЫ ОТКРЫТЫ
Лижу мороженое и смеюсь. Некоторые безнадежны, когда дело касается кавычек. Как будто этот конкретный знак препинания вгоняет их в полнейший ступор. Наверное, невелика беда, но, кажется, это довольно широкая сеть кафешек, могли бы и не позориться.
Вглядываюсь в окна в поисках Пончомена, но не нахожу. Плевать. Меньше чем через час мы так и так распрощаемся.
– Я так и знала, Пурье, ты не слушаешь!
Из закусочной вываливается пара в одинаковых ковбойских шляпах, и, судя по голосам, разговор у них серьезный.
– Куды ж я денусь, дорогая, но ежли ты не закончишь здесь, в Независимости, то не закончишь никада.
Лимонное мороженое застревает в горле.
– Ай, чтоб тебя, Пурье, заткнись и послушай хоть секунду.
– Простите, – вмешиваюсь я, – вы сказали, Независимость?
Мужчина вскидывает на меня взгляд, будто револьвер. Изо рта его вылетает комок табака и приземляется в миллиметре от моих драгоценных кроссовок.
Enchanté, Пурье.
– И чё теперь?
«О господи, получилось!» Я здесь. Возле дома Ахава, племянника Арлин, пловца, купившего автозаправку. За эстакадой как минимум четыре заправки – это может быть любая из них.
– Слышь, – начинает Пурье, – эт а-адин из величайших пограничных городов Мерики. Я, блин, лучше чмокну мартышку в зад, чем буду терпеть инсинуации о Независимости.
На мгновение зависаю, пытаясь осмыслить, как человек может одновременно не выговаривать «Америка» и знать слово «инсинуации». Его спутница сует правую руку в карман жилета, и на миг меня охватывает вполне обоснованный страх, что сейчас она пальнет. Но вместо пистолета она вытягивает фляжку и, сделав длинный глоток, передает ее Пурье.
– Конечно, сэр… Я бы никогда не посмела. Независимость кажется очаровательным городком. Я только…
«Свободные земли…»
– Прикалываешься? – оглядывает меня Пурье.
В относительно комфортном автобусе решение его покинуть далось мне довольно легко, а перспектива добираться до Кливленда автостопом прямо лучилась авантюризмом. Но от вида провинции Кентукки ожидающая меня действительность оседает в животе, точно кирпич.
– Чё с ней, на хрен, не так, Пурье? – шепчет женщина.
Пурье качает головой.
Я бросаю на землю остатки мороженого и влетаю в двери автобуса:
– Спасибо, ребят. Продолжайте в том же духе!
Прыгая по ступенькам, я представляю Арлин – гранд-даму старой закалки, законодательницу пенсионной моды и мою подругу, что сжимала деревянную шкатулку так, будто от этого зависела ее жизнь. Может, так и было. Теперь у меня есть шанс доставить посылку, чтобы закончить начатое Арлин и почтить ее память.
У меня есть шанс осуществить ее Цель.
И будь я проклята, если им не воспользуюсь.
Я хватаю рюкзак с верхней полки и несусь к выходу, как вдруг замираю от звука голоса…
– Сваливаешь?
Развернувшись на верхней ступеньке, вижу, что «17С» (все такой же офигенный) стоит на коленях на заднем сиденье пустого автобуса. Он вновь держит возле окна камеру – очевидно, я прервала какую-то фотосессию.