– Тут пахнет бобриными анальными секретами, – сказала Коко.
Нзази щелкнул пальцами.
Я не стал уточнять, что кастореум пахнет мускусной ванилью, и именно поэтому его добавляют в духи и еду. В общем и целом я был согласен с комментарием Коко. Может, жироуловителем и не пользовались целую вечность, но тут все равно пахло не лучше, чем пахнет потная подмышка объятия сбоку.
От нас определенно будет вонять, когда мы выберемся. Вскоре Мэд заснула, прислонившись к моему плечу. Нзази сидел у вентиляционного отверстия и тоже спал, прислонив голову к стене. По ту сторону наискосок лежала Коко, крепко заснув у База на коленях.
Баз тоже спал. Но отнюдь не мирно. Пот изливался у него со лба, и он бормотал что-то на том же языке, как и в прошлый раз, когда говорил во сне. Это продолжалось несколько минут, а затем, вот так запросто, он проснулся. Не вскрикнул, не дернулся, просто открыл глаза и начал говорить.
Свеча почти догорела, и пока он говорил, я отправился в свою Страну Ничего. Там я сидел в свете другого пламени: адского пламени, через которое прошли Баз и Нзази.
* * *
– Однажды вечером к нашему дому приходит сосед, говорит, что вооруженные гражданские, повстанцы, ходят от двери к двери со списком политических врагов. В списке много имен, и имя моей семьи там тоже есть. И вскоре мы слышим бомбы и ружья; взрывы звучат все чаще и ближе. Что нам делать? Мы убежали. Мы покинули дом, взяв только самое необходимое, и потом к нам присоединились тысячи других. Целое море людей, бегущих от смерти.
Когда я спросил маму, кто ведет нас и куда мы идем, она процитировала Исход 13:21: «Господь же шел пред ними днем в столпе облачном, показывая им путь, а ночью в столпе огненном, светя им, дабы идти им и днем и ночью…» Она произнесла это столько раз, что мне начало казаться, что это стихи. Мы пошли по дороге далеко на юг, останавливались в разных деревушках, спали в заброшенных домах или на дороге. В какой-то момент решили, что мы направимся в Киншасу, в Республику Конго. Среди наших происходили стычки. Я тогда был совсем маленький и не понимал, что происходит, но уже боялся. Так продолжалось около трех месяцев. Три месяца, когда мы питались листьями кассавы, смотрели, как больных тащат в ручных тележках, перешагивали через тела… Люди валились замертво от истощения, усталости, обезвоживания. Мама настояла, что мы должны обращаться с людьми по-человечески независимо от обстоятельств. Она процитировала Евангелие от Луки, 21:3–4: «…истинно говорю вам, что эта бедная вдова больше всех положила; ибо все те от избытка своего положили в дар Богу, а она от скудости своей положила все пропитание свое, какое имела».
Мама любила Библию, но и другие книги тоже. Ей нравилось знакомить учеников с новыми персонажами и идеями. Она часто говорила: «Мы часть одной и той же истории, Баз, но появляемся в разных главах. Мы не можем выбирать обстоятельства или сюжет, но можем выбрать, какими персонажами станем». Раз в день, когда мы шли по дороге, она выбирала кого-нибудь из толпы, показывала на них и говорила: «Видишь, Баз? Вон там. Маленькая девочка с грязным личиком. В этой главе ты будешь ей братом». Или: «Смотри, вот женщина с грустными глазами. Но это не глава с грустными глазами. Давай-ка развеселим ее». Мы производили много улыбок, и у меня было множество братьев и сестер, и Глав становилось все больше.
…
Баз остановился на секунду. Я уже было подумал, что он закончил, но он заговорил снова:
– Мы пересекли реку Конго рано утром. Наши каноэ натыкались на раздутые трупы. И мы знали, что скоро тоже можем поплыть по реке. Незадолго до того мы дошли до Мбанза-Нгунгу, где остановились в лагере для беженцев. Смерть была повсюду. Она любит заводить новые знакомства, и вскоре она нанесла визит моему отцу. Он умер в больнице Мбанза-Нгунгу. Позже мы узнали, что он втайне разделял еду между нами, а сам почти ничего не ел. И все же даже после папиной смерти мама повторила: «Надейся на Господа всем сердцем твоим и не полагайся на разум твой…»
Через неделю мы залезли в грузовик и отправились в Киншасу. Мне было одиннадцать, а Нзази и Нсимбе по четыре. Мы остановились в бытовке со старой подругой мамы. Я так и не узнал имени этой женщины; мы называли ее мамой. Там мы мечтали, чтобы наши жизни не закончились. Мы зарегистрировались в Управлении верховного комиссара ООН по делам беженцев. Начало было положено. Мама настаивала на том, чтобы мы платили за жилье, а это значило, надо было найти, откуда брать деньги. Она предложила нам продавать листья кассавы местным рыбакам. Киншаса – большой деловой город, но на окраинах есть рыбацкие деревушки. Пока мы шли пешком через всю страну, мама придумала разные способы готовить листья кассавы. Она спросила, что я думаю про ее идею; думаю ли я, что рыбаки будут платить за такое. Я сказал, что мне идея не нравится. «Может, настала наша очередь быть чьей-то Главой», – сказал я. Мама кивнула и сказала: «Может, Баз. Может. Наши Главы уже и себе не могли помочь; для них конец истории был так близок, что по сторонам они и не оглядывались. Скажи мне, Мбемба Базихир, дошли ли мы до финала нашей истории?» Я поразмышлял об этом секунду, а потом встал и побежал к двери: «Я принесу листья, мама!» Тогда мы в последний раз смеялись вместе.
. . .
– Мама и Нзази выглядели как тутси. Так все говорили с самого начала. В этом не было ничего страшного, просто такие черты. Но здесь, в Киншасе, это было страшно. Руандский конфликт выплеснулся за пределы Руанды; многие местные конголезцы охотились на тутси. Сжигали их живьем. Я говорю про мирное население, понимаешь? Не про армейских повстанцев. Дети на улице швыряли в мою мать камнями просто потому, что она казалась похожей на тутси. Нзази было всего четыре года, но и к нему они были беспощадны.
Международный Красный Крест организовал лагерь для тутси в Киншасе, где они были бы в безопасности. Мы решили перебраться туда, пока конфликт не разрешится. Ночью накануне переезда мама испекла буханку хлеба. Мука была недешевой, но она решила отблагодарить подругу, которая пустила нас в свою подсобку. Она пела, пока готовила: «Велика Твоя милость, велика Твоя милость, и каждое утро я вижу ее…» Когда хлеб был готов, она отправила нас с Нзази передать его соседке. Я помню теплую буханку в своих руках. Мне так хотелось от нее откусить! Тогда мне в последний раз хотелось хлеба.
Мы доставили хлеб в сохранности. Женщина, которую мы называли мамой, взяла его с улыбкой и предложила нам бутылку колы. Мы не пили колу с самого Браззавиля. Нзази-то и вообще никогда ее не пил. Я помню, как он вопросительно посмотрел на меня. Внезапно оказавшись главным, я натянул деловое выражение лица, очень серьезное, и как раз собирался сказать «нет, спасибо», но тут понял, что бешено киваю. Мы с Нзази поделили бутылку колы. Тогда я пил газировку в последний раз.
Когда начались выстрелы, я не подпрыгнул. Нзази стоял рядом, держа меня за руку, и я помню, как едва дернулись его крошечные пальчики. Мы уже привыкли к перестрелкам. Когда мы вернулись в комнату…
… …
Баз уставился на крошечное пламя свечи. Что-то изменилось. В глазах у него не было никакого выражения, а слезы все текли и текли.