— Ну чего выпучился, не видал, как люди живут? — раздался из-за его спины недовольный каркающий голос хозяина. — Хозяйская это обстановка. Хозяин мой, когда уезжал от совдепов, все мебеля побросал, а мне сказал — бери, Евграф, что нравится. Все одно пропадет. Сказал, а сам в Париж укатил, а может, еще куда. Пес знает. Ладно, садись вон на стул, только не напачкай, — велел он, и сам устраиваясь за столом. — Так, значит, от Глафиры? Ну как она?
— Хорошо. В июне у них с Петрухой дочка родилась. А я брат Петрухин, мужа ее брат, — не видя одобрения на лице Евграфа Никаноровича, суетился Иван. — Они вас частенько вспоминают, поклон вот шлют.
— Э-эх. Сделаешь так-то вот доброе дело, а потом и наплачешься, — ни к тому ни к сему проговорил Евграф Никанорович и вздохнул. — Много вас братовьев?
— Нет, двое.
— Это хорошо. Глафира-то мне троюродная племянница, седьмая вода на киселе, а в тот год, когда мальца ее крестили, мы с хозяином как раз в Алапаевск по делам приезжали, и вот дернуло с дури да от скуки в гости к Глафире припереться, а тут крестины. Дядя Евграф, будь крестным да будь крестным, — передразнивая бабий голос, заголосил Евграф Никанорович. — Согласился, куда деваться. А теперь вот чувствую, наплачусь.
Ванька, выслушав хозяина, что ответить, не нашелся, да и есть очень хотелось, мысли все как-то вокруг ломтя хлеба крутились. Хозяин тоже помалкивал, тишина стояла в избе, слышно было только, как ходики в углу постукивают.
— Ладно, — сказал, наконец, Евграф Никанорович. — Тебя зачем в Екатеринбург принесло? Чего дома-то не сиделось?
— Так просто, — замялся Иван. Он в поезде пока ехал, думал, что Петрухиному куму соврать, если спросит, зачем пожаловал, а сейчас что-то все из головы вон. А хотя… — Работы в Алапаевске нет, жить нам с маманей нечем, вот и приехал, думал, может, тут где устроюсь.
— Работы нет? — переспросил, цепко глядя на Ваньку, хозяин. — Ты ври, да не завирайся. Я вранье за версту чую, служба у меня была такая, людей различать. Небось с большевичками спутался да накуролесил, пока они в силе были, у тебя вона все на роже написано. Я таких, как ты, молодых дураков насмотрелся, с красными повязками, с наганами да с гонором. А где они теперя? По тюрьмам сидят, а то и вовсе в расход пустили. У меня вон сосед тоже ходил, нос задрав, все грозился, что меня как буржуйского подпевалу да холуя к стенке поставит, ну? И где он теперь? То-то. Только мать слезами умывается, ей что? Кто бы ни был, а все дитятко, — вздохнул Евграф Никанорович. — Ну так чего приперся?
— От белых, — решил не финтить Ванька, пока на улицу не выставили. — Я Романовых охранял, пока те не сбежали, с рабочими с нашего завода. А что делать-то, там хоть жалованье было да харчи иногда подкидывали, — поспешил он на всякий случай оправдаться.
— Пока не убежали, говоришь? А слухи ходят, что не бегали они никуда, а комиссары их в расход пустили. У нас ведь тут тоже следствие завели, ловят помаленьку всяких, кто просто охранял, — с ехидцей заметил Евграф Никанорович.
Ох, и мерзкий же мужик, размышлял Иван, скрипя зубами, и как только Петруха с таким связаться сообразил, еще и в крестные отцы Федюшке зазвал. Так бы и дал ему по сытому рылу.
Лицо у Евграфа Никаноровича и впрямь было сытое, гладкое и благообразное, хотя и не толстое, даже скорее, наоборот, худое, и сам он был худой и длинный, а все равно видно, что не бедствует. И руки вон какие холеные, небось только платочки кружевные своему барину подавал да кофий по утрам, а все остальное время спал да барские объедки подъедал, всякие там куропатки да перепелки. Ванька теперь знает. К ним в Алапаевск мужик один приезжал, как раз с большим начальником товарищем Сафаровым, на подмогу, разъяснительную работу вести. Так вот он в дорогом ресторане работал в юности на побегушках и рассказывал, как буржуи жируют да как над едой изгаляются. Простому человеку и не приснится. Небось этот Евграф тоже у своего хозяина не бедствовал. Но все это Ванька про себя думал, вслух не делился, а, наоборот, отвечал хозяину уважительно, кротко.
— Я этого не знаю. Потому как нас с караулов сняли, когда пришло известие, что побег готовится, и поставили опытных бойцов, — соврал Иван, глядя на хозяина честными глазами.
— Ну-ну, — с сомнением проговорил Евграф Никанорович. — Ладно уж, сегодня переночуешь, а завтра ступай на все четыре стороны. И еще, по нынешним временам в гости со своими харчами ходить надо, — добавил он многозначительно. — Но уж так и быть, по доброте своей накормлю.
И накормил. Жидким чаем и хлебом с луковицей. Ах да, еще кусок сахару выдал.
— На вот, чем Бог послал, — ставя перед Иваном нехитрое угощение, прокаркал Евграф Никанорович. Голос у него был неприятный, звонкий, с хрипотцой, и нелюбезный до ужаса.
Ваньке приходилось пару раз лакеев в Алапаевске видеть, все они были этакими лощеными да услужливыми. А впрочем, может, они с господами услужливые, а с простым народом вот такие вот.
— Ну, поел, что ли, тогда пошли спать уложу, — забирая со стола стакан и тарелку, смахивая в нее со стола крошки, распорядился Евграф Никанорович и повел Ваньку из избы в сени, в тесный чуланчик. Вот ведь гад какой! — Тут переночуешь. Вон тулупчик на гвоздике висит, под себя положишь, а другим тулупчиком прикроешься. Вона тем, что на корзинке лежит. И чтоб до утра не шуметь.
И ушел, подлец, и дверь в избу на крючок запер.
Бросил Ванька тулуп на пол, сел и пригорюнился. Вот оно как. Еще два месяца назад ходил он по Алапаевску, посвистывал, соседи с ним издали здоровались, а теперь? Еле ноги унес!
Еще спасибо братухе, спрятал у себя, не побоялся. А то ведь как белые в город вошли, так и давай хватать всех подряд, а особенно тех, кто Советам служил или просто сочувствовал. Хорошо, маманя вовремя узнала, что сосед их Куликов донос на Ваньку состряпал, что Ванька Романовых охранял и возле Совета отирался. Вот Ванька и успел из дома убежать, огородами, оврагами, да к Петрухе на склады. Тогда брат и посоветовал из города бежать в Екатеринбург. Екатеринбург город большой, Ваньку там никто не знает, а остановиться у кума ихнего посоветовал. Вот и остановился.
Эх, жизнь… Ванька лег на тулуп, поджал под себя ноги. И денег у него совсем нет. Только и осталось что крест романовский.
Да, крест, что великая княгиня «завещала в храм передать», так у Ваньки и остался, как маманя ни напирала. Да оно и понятно. Вышло так. Мать Ваньку в тот же день в храм гнала, крест нести, а только как? Весь город как улей гудел после «побега» великих князей, а всех, кто на шахту ездил, Старцев с товарищами под плотное наблюдение взял. Ванька даже побаиваться стал, как бы не расстреляли как ненужных свидетелей или еще чего не случилось. А то вон Семен Постников, из их же, заводских, и тоже на шахте был, на другой день напился в каком-то кабаке и давай болтать кому ни попадя, что Романовых самолично на тот свет отправил. Ну и чего вышло? Пропал Постников, сгинул. Сколько жена по городу ни бегала, слезы ни проливала, пропал, и все, концы в воду. А в ЧК сказали, наверное, пьяный в речке утоп. Может, и утоп, им виднее. А только Ванька не такой дурак, он лишнего не болтал, все больше помалкивал и из дома лишний раз ни ногой. А тут еще Петруха захаживать стал. Мать-то днем в огороде, а он шмыг к Ваньке в избу и давай уговаривать, продай крест да продай, хоть заживем как люди. Земли можно купить, а то дело свое откроем, например, лесом торговать. А новая пролетарская власть — она так, временно, вон ее уже теснят отовсюду, адмирал Колчак на Екатеринбург идет, не сегодня завтра попрут совдеп к такой-то матери. Ванька сильно тогда боялся, как бы с ним беды не вышло, и даже всерьез стал раздумывать, а не снести ли и вправду крест в церкву, грехи свои замолить, авось Богородица сжалится, убережет от напастей? А потому, слушая Петруху, сам отмалчивался, но братнины разговоры сильно в голове застревали. Стали ему мерещиться дом каменный, коляска со справной лошадью, самовар большой медный и прочее в том же роде. А мать, наоборот, если Петра видела, сразу ругаться начинала, Божьей карой грозила и проклясть обещала до скончания времен. А Ваньку все стыдила, что крест не отдал, обещание не сдержал. Вот Ванька и маялся, не зная, куда податься да кого послушать, а потом еще хуже стало. Когда белые в наступление двинулись, чекисты совсем озверели, пошли народ направо и налево хватать, куда уж тут с крестом. А потом пришли белые, и начались новые чистки да аресты. Еле ноги унес, а крест, ясное дело, с собой прихватил, и уж теперь-то точно продать придется, а что делать? Вот только бы надежного человека найти, чтобы не обманул. Ворочался Ванька с боку на бок полночи, и усталость его не брала, пока не надумал с Евграфом Никаноровичем посоветоваться, тот, сразу видно, мужик ушлый, авось что подскажет. С тем и уснул.