Молодые люди приблизились, и Роже встретил их поклоном, не лишенным достоинства.
— Мы собирались ехать в Сен-Жермен, шевалье, — снова заговорил маркиз. — Свободны ли вы сегодня от дел? Ежели свободны и наше общество вам не слишком неприятно, мы будем рады, коли вы окажете нам честь и присоединитесь к нашей компании.
— Если не ошибаюсь, господа, — спросил Роже, — вы собирались ехать верхом?
— Да, да, понимаю, — сказал маркиз, — а вы прибыли в почтовой карете или в коляске, так что у вас нет верховой лошади.
— Моя лошадь в конюшне гостиницы, — с улыбкой ответил Роже, — но я должен смиренно признаться, что она являла бы собой весьма жалкое зрелище рядом с вашими скакунами, а потому я не решусь навязать им общество бедного моего Кристофа.
«Как! Эдакая откровенность на собственный счет! — подумал маркиз. — Да этот юноша вовсе не так уж провинциален, как мне сперва показалось».
— Ну что ж, — проговорил он вслух, — все это нетрудно уладить: в моей конюшне есть еще одна верховая лошадь, сперва мы решили не брать ее нынче, потому что управиться с нею куда как не легко; так вот вы возьмете моего коня, а сам я поеду на Мальбруке. К тому же вы знаете, господа, — со смехом прибавил маркиз, обращаясь к своим приятелям, — мне ведь надобно взять реванш: на днях Мальбрук обошелся со мною, точь-в-точь как человек, в чью честь его нарекли, имел привычку обходиться с господином де Вилларом, — он так тряхнул меня, что я вылетел из седла вверх тормашками, как любит выражаться наш общий друг ла Гериньер.
— Прошу вас, маркиз, — робко сказал Роже, — не беспокойтесь, пожалуйста, я не хочу причинять вам столько хлопот.
Маркиз неверно понял смысл этих слов и, подойдя к юноше, тихо спросил:
— Но вы же ездите верхом, не правда ли?
— Немного езжу, маркиз, вы меня не так поняли. Я имел честь просить вас отправиться на прогулку верхом на привычной для вас лошади, я же, если вам будет угодно позволить мне это, поеду на Мальбруке.
— Ах, вот оно что! — воскликнул маркиз, с некоторым удивлением взглянув на Роже.
— Что ж тут такого, — спокойно продолжал шевалье, — ведь я, господа, сельский житель; мне много приходилось ездить верхом, и уж не скажу почему, то ли потому, что я знаю лошадей, или потому, что они меня знают, но только я довольно крепко сижу в седле; так что не тревожьтесь за меня, и коли мое общество для вас все еще приемлемо, как вы об этом недавно сказали, и коли вы, как и прежде, согласны принять меня в свою компанию, ну что ж, тогда прикажите оседлать Мальбрука.
— Извольте, любезный шевалье, — сказал маркиз, — не хочу лишать вас чести испробовать свои силы. Буажоли! — крикнул он одному из своих лакеев. — Оседлайте-ка Мальбрука!
Слуга направился к конюшне, подмигнув своим товарищам и показав им язык, что, несомненно, должно было означать: «Ладно! Сейчас мы вволю посмеемся».
— Однако, любезный шевалье, вы в башмаках и шелковых чулках, — продолжал между тем маркиз, — а вам непременно понадобятся сапоги и, главное, шпоры.
— Я могу дойти до гостиницы и взять там все, что нужно, — ответил Роже.
— А где вы остановились?
— На улице Сент-Оноре.
— Ну нет, это займет слишком много времени. Рамодор! — крикнул маркиз, обращаясь к другому лакею. — Ступайте и отыщите моего сапожника, скажите, пусть он придет сюда с пятью или шестью парами сапог для верховой езды. Ступайте же!
Лакей ушел.
— А теперь, любезный шевалье, — продолжал де Кретте, — вам следует, по крайней мере, знать, куда я вас приглашаю. Мы решили прокатиться в Сен-Жермен и развлечься там в мужской компании. Как видите, вы пожаловали сюда весьма кстати, ибо, полагаю, что, попав в Париж, вы не прочь получше узнать, как тут проводят время; позднее, набравшись опыта на сей счет, вы покинете столицу, прихватив с собой свои миллионы. Да будет вам известно, господа, — продолжал маркиз, поворачиваясь к своим друзьям, — шевалье д'Ангилем, как мне пишут, прибыл в Париж, дабы получить небольшое наследство в полтора миллиона ливров.
— Черт побери! — в один голос воскликнули молодые люди. — Примите наши самые искренние поздравления, сударь.
— Поверьте моему доброму совету, шевалье, — сказал один из молодых аристократов с той фамильярностью, какая так легко устанавливается между людьми благородного происхождения, — вам следует малость распотрошить свою кубышку, прежде чем вы увезете ее в провинцию. И мы вас научим, как лучше за это взяться.
— Ах, право же, шевалье! — вмешался маркиз де Кретте. — Можете смело положиться на д'Эрбиньи, он у нас на такие дела мастер: уже промотал наследство двух дядюшек, а затем и тетушки.
— Кстати, а кто этот блаженной памяти родич, что, умирая, оставил вам полтора миллиона? — спросил у Роже другой дворянин.
— Мой кузен виконт де Бузнуа, — отвечал юноша.
— В таком случае, любезный шевалье, — подхватил стоявший рядом молодой человек, — давайте-ка вашу руку, потому как мы с вами вроде бы тоже родичи, хотя и с левой стороны: ведь это я отбил у дражайшего виконта его последнюю любовницу.
— И ваше наследство стоит моего? — невозмутимо осведомился Роже, пожимая протянутую руку.
— Ей-ей, недурно сказано! — вскричал маркиз де Крет-те. — Что ты на это ответишь, Тревиль?
— Я отвечу, — отозвался Тревиль, — что шевалье д'Ангилем, без сомнения, заставит признать ложной поговорку: «Глуп, как миллионер». Он будет и богат, и остроумен. Gaudeant bene nati
[6]
.
— Аминь! — провозгласил Кретте. — А вот и ваши сапоги, шевалье.
Роже удалился с сапожником в небольшую туалетную комнату.
— Ну что ж, господа, — проговорил маркиз, проводив взглядом юношу, — признайтесь, что этот молодой человек недурно держится для провинциала, пожалуй, он будет не так скучен, как мы сперва предполагали.
Пять минут спустя шевалье вышел из туалетной в сапогах со шпорами, которые могли бы нагнать страху на любого другого скакуна, кроме Мальбрука. Когда юноша появился на крыльце, конюх подал ему хлыст.
Молодые люди вскочили на своих коней, а Буажоли вывел из конюшни Мальбрука. Это был великолепный жеребец караковой масти, с волнистой гривою, дымящимися ноздрями и налитыми кровью глазами, жилы на его стройных ногах перекрещивались, как нити рыбацкой сети. Роже с видом знатока взглянул на него и понял, что встретит в этом коне достойного противника; вот почему он не пренебрег ни одной из тех предосторожностей, каких требовали обстоятельства: старательно расправил уздечку, стиснул в руке поводья, укрепил ноги в стременах и, только убедившись, что прочно сидит в седле, дал знак Буажоли отпустить коня.
Мальбрук только того и ждал. Едва почувствовав себя на свободе, он принялся брыкаться, вставать на дыбы, метаться из стороны в сторону, словом, проделывать все свои излюбленные штуки, с помощью которых он привык сбрасывать наземь седока; однако на сей раз конь имел дело с умелым наездником. Роже с минуту не мешал жеребцу проделывать все его фокусы, довольствуясь тем, что следовал каждому движению Мальбрука, так что лошадь и всадник казались единым существом; затем, когда шевалье счел, что пришло время положить конец капризам лошади, он начал так ловко и сильно сдавливать бока жеребца коленями, что Мальбрук понял: дело принимает для него дурной оборот. Тогда конь удвоил усилия; но на этот раз шпоры и хлыст всадника заработали столь дружно, что несчастное животное заржало от боли и пена хлопьями начала стекать с его губ на землю. Наконец, после отчаянной борьбы, длившейся минут десять, Мальбрук признал себя побежденным. Тогда Роже потехи ради заставил жеребца пройти пять или шесть кругов, как в манеже, потом принудил его несколько раз переменить ногу, затем проделать с полдюжины курбетов и в заключение — выполнить все то, что заставлял обычно выполнять хорошо выдрессированных лошадей знаменитый ла Гериньер, Франкони той эпохи.