Северный крест - читать онлайн книгу. Автор: Валерий Поволяев cтр.№ 74

Через полгода, кстати, самыми приметными сделались три газеты — «Возрождение», «Последние новости», выпускавшиеся несколько лет, издателем которых был Милюков и, соответственно, партия кадетов, а также «Дни» Керенского и стоящих за ним эсеров.

Первое задание, которое Глотов получил для будущего издания, — взять интервью у великого Шаляпина. Глотов видел его в театре Елисейских Полей — точнее, слышал, но Шаляпин — это было нечто гораздо большее, его нельзя просто слышать, нельзя просто видеть, его надо воспринимать всем естеством, целиком, всей натурой, вот ведь как, — Митя был потрясён... Как величественно умирал на этой сцене царь Борис! Глотов несколько дней ходил после спектакля ошарашенный и очень жалел, что с ним в театре не было Анечки Бойченко — Миллер отправил её в командировку в Сербию.

И вот он у Шаляпина в квартире. Квартира у великого певца — огромная, очень богатая, на стенах много картин. Помимо работ старых мастеров, около десятка портретов самого Шаляпина — кисти Коровина, Серова, Кустодиева, на полу расстелен роскошный персидский ковёр гигантского размера, в углах кабинета стоят огромные фарфоровые вазы.

Глотов хлопал глазами и не верил тому, что видел, ему даже хотелось ущипнуть себя — действительно ли он находится в. квартире Шаляпина или нет.

Шаляпин уселся в глубокое кресло и теперь угрюмо посматривал на посетителя. Лицо певца было тяжёлым, кожа на щеках имела нездоровый серый вид.

— Ну, молодой человек, спрашивайте, — предложил он, — что вы от меня хотите?

Прапорщик молчал — он не мог пересилить робость, появившуюся в нём. Глотов слышал в штабе, что Шаляпин в Париже здорово пьёт — делает это втихую, скрытно от жены и дочерей, а жена, говорят, раз в три-четыре дня целиком «шерстит» квартиру, проверяет — не спрятана ли где бутылка? Возможно, поэтому лицо у Шаляпина было таким болезненным.

На стене в кабинете висели величественные часы, больше похожие на буфет с посудой, чем на хрупкий механизм, показывающий время. Ход у них был гулким, бой — рокочущим, басовитые часы эти были похожи на самого Шаляпина.

Шаляпин молча побарабанил пальцами по поверхности большого письменного стола, отвёл усталые глаза в сторону, посмотрел на настенные часы, потом взял со стола большую золотую луковицу, щёлкнул крышкой, посмотрел, сколько времени показывают стрелки на луковице.

— Молодой человек, вы играете в беллот? — неожиданно спросил он у Глотова.

— Нет.

— Жаль, — Шаляпин вздохнул, — очень нужная игра.

Именно так и сказал — «нужная игра». Беллот был сродни русскому «дураку», игрой такой же непритязательной, плоской, хотя и занятной, назвать её «нужной» можно было лишь с большой натяжкой. На Митином лбу собрались вопросительные морщины; поинтересоваться же у великого человека, в чём нужность простой карточной игры, он не смел, всё понял и, усмехнувшись, печально пояснил:

— Отвлекает от мыслей о России. Тоски бывает меньше.

Шаляпин был болен той же болезнью, что и многие эмигранты, — тосковал по Родине, только вот бороться с этой болезнью ему было гораздо труднее, чем другим.

Несмотря на барские замашки и высокомерный вид, этот человек не был ни барином, ни спесивым зазнайкой — он был обычным русским мужиком со всеми присущими русскому мужику слабостями и сильными сторонами, с болью, маятой и очень нежной душой и никак не мог справиться с ностальгией.

— Россию, Фёдор Иванович, вспоминаете часто? — спросил Митя.

— Каждый день, каждый час, каждую минуту, — признался Шаляпин, крупное лицо его дрогнуло, и он тяжело вздохнул. Глотов понял: вот потому-то, что Россия не отпускала его, Шаляпин и пил. — Спросите меня, молодой человек, счастлив ли я на чужбине? — Шаляпин вновь вздохнул, задержал взгляд на настенных часах и ответил, не дожидаясь, когда гость подаст голос: — Нет, нет и ещё раз нет.

— Почему? — осмелился спросить Митя.

— У меня нет ни зрителей, ни слушателей, — горьким тоном произнёс певец.

— Почему? — потрясённо спросил Митя. — Почему, Фёдор Иванович? Вас же в Париже на руках носят...

— Ну и что? — холодно, очень отчуждённо сказал Шаляпин. — Что из того, что носят на руках? Носят многих... Но я не понимаю одной вещи — почему я, русский человек, должен петь, как, собственно, и жить должен здесь на чужбине, а? Хоть и тонкими ценителями искусства считаются французы, но они не понимают и никогда не понимали меня... И никогда не поймут. Да и в России меня по-настоящему понимала лишь галёрка. Вот это была публика, так публика! С большой буквы. Для этой публики я и пел. А здесь галёрки нет... Запишите эти слова, молодой человек, в блокнот и, если можно, опубликуйте их в газете...

Шаляпин умолк, на несколько минут погрузился в себя, в какую-то трудную думу, а Митя торопливо застрочил карандашом по страницам блокнота — надо было записать всё, что сказал этот великий человек, ничего не упустить — всё до последней строчки, до последнего слова.

Ушёл Митя от Шаляпина с тяжёлым сердцем — ему показалось, что Фёдора Ивановича скоро не станет, его изношенное сердце остановится, а глаза навсегда застынут в некоей отчаянной печали, в скорбном сожалении о том, что этому большому человеку никогда уже не удастся увидеть Россию...

Проводив гостя, Шаляпин подошёл к настенным часам, оглядел их любовно и достал из кармана шёлкового халата небольшой латунный ключик. Открыл корпус часов.

За перегородкой, прямо в самих часах, стояло несколько бутылок с водкой. Шаляпин открыл одну из них, налил немного водки в стакан и выпил. Закусывать не стал, обошёлся рукавом халата — понюхал его, затем вытер губы и снова запер на ключ часовой корпус.

Проговорил горько, тихо, ни к кому не обращаясь:

— Эх, Россия, Россия!

Митя рассказал о визите к Шаляпину Ане Бойченко.

— То же самое происходит и с Рахманиновым ^[32]. — Лицо Анино сделалось расстроенным. — Рахманинов недавно признался, что, уехав из России, он потерял самого себя. Что же касается музыки, то он вообще потерял всякое желание сочинять.

— Шаляпин произвёл на меня впечатление очень усталого человека.

— Рахманинов, как мне рассказывали, когда приезжает в Европу на гастроли, тоже выглядит очень усталым, жалуется на здоровье...

— У них общая болезнь — оторванные от России люди начинают плохо себя чувствовать. То же самое, говорят, происходит с Буниным — он здорово хворает...

* * *

Первого сентября 1924 года генерал Врангель, находясь в Сремских Карловцах, подписал приказ о создании Русского общевоинского союза и пяти его отделений. В первое отделение вошли военные, пребывающие в Англии, Франции, Бельгии, Италии, Чехословакии, Дании и Финляндии; во второе — те, кто находился в Германии и королевстве Венгерском; в третье — проживающие на территории Польши, Данцига, Литвы, Эстонии и Латвии; в четвёртое — воинские части, расположенные в Королевстве СХС — Королевстве сербов, хорватов и словенцев, иначе говоря, в Югославии; и пятое, последнее, отделение вобрало в себя тех, кто находился в Болгарии и Турции.