— Теперь я вас хочу спросить, — сказала девочка. — Скажите, пожалуйста, что это за штука?
Она показала на луну.
— Тоже не знаешь?
— Нет.
— Эта штука называется «луна», — сказал Петька. — Ты, случайно, с неё не свалилась?
Девочка покачала головой.
— Нет, я из снега, — серьёзно объяснила она. — Вчера ребята слепили снежную бабу. Мимо проходил какой-то старик с бородой. Он посмотрел на меня… то есть не на меня, а на снежную бабу, и сказал сердито: «Ну нет, и без тебя на дворе довольно бабья».
Она рассказывала спокойно, неторопливо, и Петька заметил, что, когда он говорит, изо рта идёт пар, а у девочки не идёт.
— Мальчишки ушли, а он меня переделал. На голове у меня было дырявое ведро — он его сбросил, в руках швабра — он её вынул. Он пробормотал: «В этом деле я не специалист», — когда делал причёску. «А теперь устроим ей ножки», — когда устраивал ножки. Я не слышала, потому что меня ещё не было, но, наверно, я уже отчасти была, потому что я всё-таки слышала. С глазами не получалось! — сказала она с огорчением. — А потом получилось. Вот.
Она взмахнула ресницами, и у Петьки — ух! — куда-то ухнуло сердце.
— Потом он сказал: «А ходить ты будешь легко, потому что я не люблю девочек, которые ходят, как утки». В общем, я получилась у него так хорошо, что открыть глаза и заговорить — это было не так уж и трудно.
— И ты заговорила?
— Не сразу. Сперва вздохнула.
— Что же ты сказала?
— Не помню. Кажется. «Добрый вечер!».
— А он?
— Он? «Ах ты, моя душенька!» — и ушёл.
— Странная история, — сказал Петька.
Они были теперь недалеко от Немухина. Впрочем, Петька — то далеко, то близко. У него были длинные ноги, и он, задумавшись, уходил от девочки, а потом спохватывался и возвращался.
По Нескорой всегда плелись нехотя, вразвалку. Такая уж была улица, располагавшая к лени. Немухинский горсовет переименовал её было в Какпулясовсехногпроносященскую, но из этого ничего не вышло — все сразу начинали плестись, едва сворачивали в неё с Малинового переулка. Но Петька, устроив девочку в дровяном сарае, где было так холодно, что даже дрова покряхтывали, и, чтобы согреться, толкали друг друга боками, действительно пролетел эту улицу как пуля. Дело в том, что на этой улице жил старый Трубочный Мастер. Самыми ценными считаются обкуренные трубки, поэтому в его маленьком домике всегда стоял дым — тот самый, о котором почему-то говорят «дым коромыслом». В этом дыму с трудом можно было различить хозяина, который сидел в кресле, скрестив короткие ножки.
Он очень боялся, что врачи запретят ему курить. На дощечке у ворот вместо «Внимание! Злая собака» было написано: «Внимание! Врачам и даже членам Академии медицинских наук вход запрещён». Всех он спрашивал: «Простите, а вы, случайно, не врач?» Когда Петька влетел к нему, запыхавшись, он тоже начал было: «Простите, а вы, случайно…»
— Дяденька, необыкновенный случай! — закричал Петька. — Морозоустойчивая девчонка!
И он рассказал Трубочному Мастеру о девочке, которая не знает, что такое «пальто», что такое «луна» и что такое «конкретно».
— Любопытно. Возможно, что это просто Снегурочка. Подождём до весны.
— Почему до весны?
— Потому что весной Снегурочки тают.
— Дяденька, — помолчав, сказал Петька, — а нельзя ли, чтобы она всё-таки как-нибудь…
— Ну, знаешь, — сказал Трубочный Мастер, — это уж слишком. Ты же сам говоришь, что она из снега.
— Да, дяденька, но всё-таки как-нибудь… Ведь есть же на свете, например, вечный лёд. Он ведь не тает?
— Лёд — нет. А Снегурочки — да.
Старый Мастер, набив в трубку табаку, умял его коротким жёлтым пальцем, закурил и стал думать. Пуф-пуф! Большие важные кольца дыма стали медленно подниматься в воздух, а за ними — пуф-пуф — покатились мохнатые голубые клубочки. Это значило, что вопрос сложный. Когда Старый Мастер обдумывал несложный вопрос, он просто пускал дым из ноздрей.
— Не знаю, не знаю, — наконец сказал он. — Разве что послать её в Институт Вечного Льда? Я немного знаком с директором. Он, кстати, сам из бывших Дедов-Морозов.
И он написал: «Уважаемый Павел Георгиевич! Поручаю Вашему вниманию прилагаемую к сему девочку без пальто. По-видимому, морозоустойчива. Есть опасение, что растает к весне. Не хотелось бы». Он отдал записку Петьке.
— Спасибо, дяденька.
Но Мастер уже забыл о нём. Он открыл окно, дым повалил наружу, и соседи, как всегда, испугались, что в посёлке пожар, а потом, как всегда, успокоились, вспомнив о Старом Мастере Трубок.
Директор Института Вечного Льда был плотный румяный человек с седеющей бородой и бесформенным носом между розовых щёк. О нём говорили: «Хорош, но со странностями». И действительно, странности были. Летом он чувствовал себя не в своей тарелке, а зимой — в своей. Летом был зол и нетерпелив, а зимой — свеж и болтлив. В отпуск он уходил в январе и всегда удивлялся, что его сотрудники предпочитают отдыхать летом. Фамилия его была Тулупов.
— Как-никак это всё-таки чудо, — прочитав записочку, сказал он Петьке. — А чудеса надо изучать, потому что это — воздух науки.
И он приказал поместить девочку в холодильник номер один.
Это был самый обыкновенный холодильник — только очень большой. Там, где было написано «Мясо», лежало много мяса, а где «Фрукты» — очень много фруктов и овощей. Над дверью, когда она открывалась, зажигался большой голубой шар, а на стенках внутреннего шкафа был такой толстый иней, что Снегурочка могла бы писать на нём, если бы она умела писать. Для удобства кто-то предложил называть её И.О. (исполняющая обязанности) Снегурочки, но директор сказал, что это вздор, и девочку стали называть просто Настей.
Но была ли она Снегурочка? — вот вопрос, который интересовал решительно всех, но больше всех, разумеется, учёных. Это было время, когда много писали о Снежном человеке, который будто бы живёт в Гималаях, и один из учёных предположил, что Настенька — дальняя родственница этого дикаря, который только и делает, что ходит, оставляя огромные следы на снегу. Другой, много лет изучавший сказку о Золотом Ключике, пытался доказать, что неизвестный старик, вылепивший девочку из снега, не кто иной, как папа Карло, который вырезал Буратино из полена.
Почти каждый день учёные, надев шубы и валенки, отправлялись в холодильник, и Настенька терпеливо рассказывала им свою историю. Ох, как они ей надоели! Особенно один, с синим носом, который то и дело дышал на пальцы и хлопал в ладоши, чтобы согреться. Глаза у него почему-то бегали, но, когда ему говорили об этом, он отвечал, что иногда они бегают даже у великих людей.