Магическая Прага - читать онлайн книгу. Автор: Анжело Мария Рипеллино cтр.№ 127

Когда Гашек перестает прятаться за кучей анекдотов и открыто раскрывает тему тяжелых испытаний войны, швейки-ада становится обличительной и жестокой, потому что Гашек, по словам Голана, как никто другой знает, как “засунуть градусник в задний проход войны” ^[1406]. С горечью, которая словно копирует гневные советские плакаты, он клеймит бесполезную бойню, сговор священников с армией, дубоголовость командиров, лицемерие хрестоматийных патриотов, басенки о радости умереть за императора, образки, которые старые девы дарили солдатам. Ужасная, полная трагизма печаль маскируется за бурлящим юмором. В остальном – опять же по словам Голана – ирония не умирает из любви к трагедии ^[1407].

Гашек доводит двойственность своего персонажа до крайности, он обожает непристойности и банальности перемежать пророчествами, громогласными отсылками к Библии и к истории, в итоге получается весьма неоднозначный мощный организм, со степенностью Таможенника. В полицейском управлении, “поднимаясь по лестнице в третье отделение, Швейк безропотно нес свой крест на Голгофу и не замечал своего мученичества” ^[1408]. В суде “повторилась знаменитая история римского владычества над Иерусалимом. Арестованных выводили и ставили перед судом Пилатов 1914 года внизу в подвале, а следователи, современные Пилаты, вместо того чтобы честно умыть руки, посылали к “Тессигу” за жарким под соусом из красного перца и за пльзеньским пивом…” ^[1409]. В комиссариате: “Полицейский инспектор Браун обставил сцену встречи со Швейком в духе римских палачей времен милейшего императора Нерона” ^[1410]. В бараке симулянтов: “Сам Сократ не пил свою чашу с ядом так спокойно, как Швейк пил хинин” ^[1411]. Отправившись ночью пешком из Табора в “Будеёвицкий анабасис”, Швейк “шел по занесенному снегом шоссе, по морозцу, закутавшись в шинель, словно последний наполеоновский гренадер, возвращающийся из похода на Москву”: “Ксенофонт, античный полководец, прошел всю Малую Азию, побывал бог весть в каких еще местах и обходился без географической карты. Древние готы совершали свои набеги, также не зная топографии. Без устали продвигаться вперед, бесстрашно идти незнакомыми краями, быть постоянно окруженным неприятелями, которые ждут первого удобного случая, чтобы свернуть тебе шею, – вот что называется анабасисом” ^[1412].

Можно привести еще десятки подобных примеров из школьного учебника, в которых за суровостью скрывается бурлеск. И здесь стоит упомянуть о беспорядочном круге чтения самого Гашека. Он предпочитал читать в научно-популярном изложении и в сокращенных вариантах книги по истории, хиромантии, оккультизму, а также Библию, “Научный энциклопедический словарь Отто” (из статей именно этого словаря он многое почерпнул для своих шуток и прибауток), “Науку сумасшедших и ненормальных” чешского невролога Антонина Хевероха, кулинарные рецепты, катехизис, буквари, женские и морализаторские романы Ольги Фастровой (Ивонны) и Павлы Мудры, специализированные журналы для сапожников, пивоваров, кожевников, “Жизнь животных” Брема, “Кронен цайтунг” о деталях жизни дома Габсбургов и особенно статьи и письма главному редактору газеты “Народная политика” ^[1413]. О том, что он был напичкан всякими научными фактами, о его наивной осведомленности свидетельствуют теософские рассуждения повара-оккультиста Юрайды, а также пассажи, в которых Швейк, разбирающийся в собаках, словно Ноздрев из “Мертвых душ”, полувсерьез рассуждает о науке кинологии.

Хотя этот роман и антирелигиозный, нахальный и бесстыдный, являя собой мифопорождающую машину, которая высмеивает все и вся, в нем все же присутствует, пусть и искривленная, метафизика и что-то сверхъестественное. Мне вспоминается изображение забавной загробной жизни на календаре Каца и во сне кадета Биглера перед приездом в Будапешт. Ад пьяному тюремному священнику представляется местом, где котлы и вертелы вращаются с помощью электрических двигателей, где грешников поджаривают на маргарине, а рай – это идиллический край, где “действуют распылители одеколона и симфонические оркестры играют Брамса так долго, что скорее предпочтешь ад и чистилище… У ангелочков в задницах по пропеллеру, чтобы не натрудили себе крылышки” ^[1414]. В своем сне усердный кадет Биглер в чине генерала инспектирует участок вверенной ему бригады, невредимый проходит под разрывающимися снарядами, а затем вдруг после оглушительного удара его автомобиль взмывает вверх и летит по Млечному Пути, “густому, словно сливки”. У небесных врат он встречает толпу инвалидов, которые носят недостающие части тела у себя в рюкзаках. Генерал Биглер произносит пароль: “Für Gott und Kaiser” (“За Бога и императора” – нем.) и въезжает на автомобиле в рай, представляющий собой казарму, где рекруты-ангелы учатся кричать: “Аллилуйя”. Даже штаб-квартира Бога – это казарма, два ангела в форме полевой жандармерии берут генерала за шиворот и втаскивают в комнату, на стенах которой висят портреты принцев габсбургских и начальника генерального штаба. Бог не кто иной, как капитан Сагнер из одиннадцатой маршевой роты, он вне себя, потому что Биглер присвоил себе титул генерала, и два ангела кидают его в вонючий сортир ^[1415]. Этот кошмарный сон, эта буффонада, эта смесь злой шутки и метафизики в чем-то напоминают сны из фильмов с Чарли Чаплином, наиболее яркие и жестокие гротескные фарсы.

По поводу ворон: в комедии “Последние дни человечества” (1915–1919) есть баллада, в которой вороны хвастаются, что им не страшен голод, благодаря павшим на поле боя ^[1416]. В каком-то смысле роман Гашека принадлежит габсбургской литературе. Хотя он едкий, злобный, в нем нет ни капли сочувствия, он все же отражает агонию империи, Finis Austriae, закат Какании, то есть, как говорил Музиль, того “исчезнувшего, непонятного государства, которое в столь многих отношениях было, хотя это и не признано, образцовым” ^[1417].

Но “Швейк” – это полная противоположность “Маршу Радецкого” Йозефа Рота: в отличие от Рота и иных австрийских писателей, Гашек не испытывает ни грамма грусти из-за распада этого мира: более того, со своей едкой сатирой он нападает на Австрию и на монархию, сводя их, подобно “Симплициссимусу”, к мерзкому загаженному нужнику и зловонному бурлению.