Магическая Прага - читать онлайн книгу. Автор: Анжело Мария Рипеллино cтр.№ 101

Пейзаж левого берега с природным подъемом в виде амфитеатра, открывающийся с Карлова моста, лучше всего подошел для возрождения строительства. Если на Оленьем рву сохранился средневековый образ, дух алхимии, то со стороны Малой Страны и зеленого склона Петршина город словно превратился в “оптический театр”, где все части соразмерны, а на различных устройствах расположены сады с террасами, такие как Фюрстенбергский сад и сад Вртба, из которого знать, словно с театральных лож, любовалась видами Праги и предавалась пасторальному отдохновению. На вершине этого крутого склона высится основной объект пражской панорамы – великолепная пластичная махина собора Святого Микулаша с его пылающим медным куполом постройки Динценхофера (1750–1752). Здесь будет очень уместно вспомнить слова Кафки, сказанные по поводу одного из видов Праги, изображенного Кокошкой: “В центре – зеленый купол собора Святого Микулаша: крыши летят прочь, купола, словно зонтики на ветру, весь город вот-вот вспорхнет в небо” ^[1134].

Музыкальность барочной архитектуры города на Влтаве – это неустанное переплетение выпуклых и вогнутых форм. У Джордано Бруно читаем: “Круглое не ложится на круглое, потому что они касаются только в одной точке, но выпуклое покоится на вогнутом” ^[1135]. В церкви Святого Яна на Скалце (1730–1739) Динценхофера выпуклой балюстраде лестницы соответствует, словно в едином овале, вогнутость фасада, усиленная тем, что две высокие фасадные башни расположены немного наискось. Склонность к изогнутой архитектуре, словно отсылающая к приемам Борромини, отличает множество фасадов пражских церквей: например, Святой Урсулы (1702–704), Святого Микулаша в Малой Стране (1703–1711). В церкви Святого Микулаша боковые части фасада имеют вогнутый изгиб, в то время как центральная часть фасада являет выпуклое движение, которое тут же словно в испуге распадается на три вогнутые волны. Жесткий материал словно рассыпается, превращаясь в бесконечную перемежаемость выступов, завихрений, рельефов и выемок, ловушек для света. Контрасты робости вогнутости и тщеславия выпуклости на фасадах храмов и в пражских статуях соответствуют игре слов и оксюморонам в барочной поэзии Бедржиха Бридела и необарочного Голана.

В первые десятилетия xviii века чешскую архитектуру отличает невероятная строгость, доминирующие горизонтальные линии, свойственные жизни пражан со времен Белой горы. Позднебарочные храмы несут на себе отпечаток трансцендентности, наживки для неиссякаемой “мечтательности”, с парящими в синеве небес куполами, статичными вертикальными линиями, с волнистыми поверхностями, с их головокружительными подъемами снизу вверх. Они уже принадлежат не тем высокомерным ханжам, которые лбом пробивали пол, в ожидании, что их окропят святой водой, а мечтателям, влюбленным и поэтам. Потому что, как утверждает Голан, “без чистой трансцендентности нельзя возвести ни одно здание” ^[1136].

К тому же барокко в Чехии более, нежели в иных странах, искало тесных связей с готикой, как Сегодня, которое в беспокойстве ищет свое Вчера. Многие монашеские ордена, в основном ордена премонстрантов, цистерцианцев, бенедиктинцев, желавших возродить средневековую чешскую традицию, благоприятствовали смешению двух стилей в архитектуре – барочного и готического. Неизвестно, было ли это шагом к завоеванию людских сердец, или желанием избежать австрийского влияния, или попыткой уменьшить страдания современников, показав, что католицизм не был чем-то чужим на чешской земле, но факт состоял в том, что монашеские конгрегации возродили традиции, особенности и характерные черты готического Средневековья.

Этот возврат к Средневековью особенно ощущался в строительстве храмов. Если многие церкви, возведенные в период с xiii по xv век, сохраняют нетронутыми готические черты, пусть и в барочном обличье, то в xviii столетии уже большинство церквей отличает смешение готического и барочного стилей. Великолепные вариации на готические темы, вертикальные линии Hallenkirche (нем. трехнефных соборов), танец коньков и гребней, остроугольных форм, резных сводов с чередой выступов, в котором камень кажется невесомым, таковы монастыри, построенные Яном Сантини-Айхлом (Седлец, Кладрубы, Желив), в особенности цистерцианский монастырь на Зеленой горе в Ждяре-над-Сазавой (1719–1722).

Этот остервенелый историзм, похлеще, чем в гуситский период, эта фантастическая смесь чрезмерной духовности барокко с устремленным вверх ритмом готики являются не только отличительной особенностью архитектуры, но проникают и в легенды, в поэзию, в проповеди, в панегирики, в богослужения Чехии в xvii – xviii веках. Уже персонаж Милоша Мартена в одном из диалогов говорит об “обновленной готике контрреформистов” ^[1137]. Некоторые ученые (Вилем Битнар, Йозеф Вашика и особенно Зденек Калиста) даже ввели в научный обиход выражение “готика чешского барокко”.

Так, соединение и совмещение двух удаленных друг от друга во времени стилей демонстрируют непрерывность истории и единство чешских земель, опустошенных войнами и грабежами. Да какая разница, были ли Динценхоферы, Брокоффы, Брауны, Сантини-Айхели иностранцами? Очарование Праги и Чехии всегда основывалось на разнородности элементов. Иностранные художники и архитекторы прибывали в Прагу огромными толпами в период правления Рудольфа II и быстро овладевали традиционным чешским искусством. И влюбившись в город на Влтаве, они через свои изобретения отдавали ему всю фантазию, мечты и силы.

Целые полчища барочных статуй обосновались на пражской почве. В xvii и xviii столетиях число экзальтированных фигур в небесной славе, усеявших парапеты, фасады, лоджии и внутренние дворики церквей едва ли не превосходило число алхимиков в рудольфианскую эпоху. Кафедры соборов зарастали бурной скульптурной растительностью. Извивающиеся, танцующие статуи с кимвалами украшали исповедальни, алтари, балюстрады, хоры, капеллы, балконы. Статуи группировались, инсценируя остановки “Крестного пути”. Они гнездились на террасах и мостах, на колоннах Девы Марии и лестницах, в начале проспектов, в партерах садов, в нишах и на консолях, перед роскошными дворцами. Придворные из небесной канцелярии и ангельские чины, летающие херувимы, чешские святые покровители, иезуиты, дьяволы, плачущие мадонны, евангелисты, отцы церкви. И помимо всех этих фигур Небесной иерархии, еще полчища атлантов, гигантов и мифических сущностей, орлов и смуглых рабов.

В первой четверти xviii столетия в городе на Влтаве более двадцати скульптурных мастерских соревновались с таким творческим пылом, что, казалось, это и придавало статуям лихорадочности. В этом соперничестве родилось два мастера, дополняющих друг друга, и хотя они были иностранцами, они впитали в себя и дух, и свет Праги: Фердинанд Максимилиан Брокофф (1688–1731) и Матиаш Бернард Браун (1684–1738).