С любовью стало то же: из вина ее превратили в чай, и довольно жидкий.
Я недавно перечитывал сказки «Тысячи и одной ночи». Там написано, что принцесса Будур и принц Камаральзаман, увидев друг друга, оба упали в обморок от страсти.
Помню, когда я это прочитал, то крепко позавидовал этим людям с такими странными именами.
Конечно, я не нахожу ничего особенно хорошего в том, чтобы порядочному человеку падать в обморок от страсти.
Но завидна, как хотите, такая сила чувств. Вникните: увидеть любимое существо и вдруг всеми нервами до того ярко ощутить желание отдать ему себя, чтобы от одного представления захватило дух и помутилось в глазах!
Вероятно, люди, так умевшие желать возлюбленную, вообще умели крепко желать и не нам чета…
Странная и обидная судьба наша, судьба этого поколения. Книги, что писали большие писатели для наших дедов и отцов, когда деды были уже взрослыми, – нам эти книги послужили чтением для детского возраста. Мальчиками и девочками прочли мы и Шиллера, и Тургенева.
В этих книгах так чудно говорилось о любви, что мы, дорастая до шестнадцатого года, и в самом деле ждали чего-то чудного.
Мы ждали, что у нас будет кружиться голова и сердце будет сжиматься как-то так, что оно выйдет вместе и мучительно, и сладко, и что после первого поцелуя мы не будем чувствовать земли под собою и помнить себя от блаженства…
Пришла пора любви, и оказалось, что ничего подобного.
Никаких восторгов, никакого головокружения, проводишь время с приятностью, вот и все…
И поэтому, когда говорим друг другу о наших чувствах, мы преувеличиваем и подкрашиваем их.
Мы за волосы приподымаем их на вершок от земли, чтобы они не казались уж такими крохотными.
Мы говорим:
– Я люблю вас!
А это значит:
– Вы мне нравитесь…
Причины всего этого меня в данный момент не интересуют. Тут десятки причин, лежащих главным образом в рыночном устройстве мира сего: современная дешевизна любви, ее легкая достижимость и общедоступность.
Я говорю не о той дешевизне, которая котируется на Дерибасовской по рублю после двенадцати часов ночи. Это есть дешевизна мяса, а не любви.
Купля-продажа мяса всегда была грязна, и теперь не грязнее, чем было прежде.
Но игра любви, все то, что называется ухаживанием, признанием, свиданиями – лунные ночи, запах акации, все это еще недавно, еще 25–30 лет назад, было свято и редко и давалось человеку, может быть, один раз в жизни.
А теперь это стало дешево и очень просто и дается кому угодно на каждом шагу, без всяких затруднений и формальностей.
Прежде для этого надо было жаждать, томиться, добиваться. Теперь достаточно поманить друг друга пальцем:
– Вы любите развлекаться, я тоже люблю развлекаться.
И готов роман.
Это всё равно, как путешествие в Париж, которое прежде стоило несколько сотен, а теперь пятьдесят рублей.
Все демократизировалось, и любовь, хорошая, поэтическая юношеская любовь тоже демократизировалась.
Прежде любовь была, как месяц, одна в целом небе, теперь она стала, как фонарь на улице, по два на каждом квартале, которые жидко светят на десять шагов кругом и не больше.
Дешево и гнило. Когда любовь доставалась дороже, она была добротнее. Теперь она дешевле – оттого она теперь и не та, что была, а поплоше, послабей.
Это совсем не шутка. Это симптом большого разложения, свершившегося внутри нас. Это симптом нашей болезни и в то же время угроза нашим будущим детям.
Потому что любовь – это голос природы, зовущей к творчеству, и в ком этот голос слаб, тот не подарит миру крепкого поколения…
У нас он и она свободно сходятся вечером под акациями, целуют друг друга и говорят с легким сердцем:
– Мы не можем принадлежать друг другу, потому что у нас разные дороги. Но ведь все равно любовь проходит. Жить всегда вместе значило бы надоесть. Мы возьмем от сегодня то, что можно, а завтра пойдем каждый в свою сторону и сохраним навсегда доброе воспоминание…
Нам иногда кажется, что потом, успев насытиться флиртом до брака, наши девушки становятся примерными матерями.
Это правда. Но не обманывайтесь.
Эта женщина будет заботлива со своим ребенком, но ребенок, рожденный от жидкой и холодной крови, никогда не вырастет истинным чемпионом человеческого рода. Она может стать отличной матерью-воспитательницей, но как мать-родительница она уже пала и не поднимется…
Мы внесли на арену любви новый принцип – свободу, но попутно мы обескровили саму любовь. Новые люди, больше нас смелые, цельные, самовластные и независимые, сумеют слить воедино свободу нашей любви с мощью любви настоящей, стихийной и вновь первобытной.
Альталена
И Жаботинский отправился в Базель на Шестой сионистский конгресс.
«До конца своих дней не забуду я этой поездки. Вагон был полон евреями, но когда мы приблизились к Гродненской губернии, они стали исчезать один за другим, и немногие поляки избегали смотреть на нас и переговаривались шепотом…»
«Мы» и «нас» – это об Одесской делегации на конгресс. В числе ее одиннадцати членов были Меир Дизенгоф, Ефим Членов, Ахад-Гаам, Хаим Бялик – неслабые люди…
«С приближением к станции Белосток мы подошли к окну: на привокзальной площади было полно сброда, они толпились около забора вдоль железнодорожного полотна и смотрели на поезд. Увидев нас, они стали показывать на нас пальцами, подзадоривать друг друга, кричать. В этот момент – поезд еще не остановился – в вагон вошел пожилой носильщик и сказал:
– Ради бога, если есть здесь евреи, пусть не выходят, а едут дальше.
Разумеется, мы послушались. Поезд простоял на станции около десяти минут. Не помню, о чем я думал, но хорошо помню, что мы не решались посмотреть друг другу в глаза…»
Затем поезд тронулся и потянул вагоны на запад – все дальше и дальше от польских антисемитов и Маруси Мильгром, оставшейся в одесском прошлом.
Базель, старинный городок на Рейне и буквально на границе Швейцарии с Францией и Германией. В центре красно-песчаный готический собор, красивые франко-немецкие улочки, брусчатые мостовые, сводчато-каменный мост через Рейн, древний университет и – буквально в двухстах метрах от французской границы – огромное здание «Гранд-казино», этакий «швейцарский Лас-Вегас»…
Вообще-то, первый, в августе 1897 года, конгресс своих сторонников основатель политического сионизма Теодор Герцль собирался провести в Мюнхене. Но наткнулся на яростное сопротивление германских раввинов. Дело в том, что за год до этого в брошюре «Еврейское государство. Попытка современного решения еврейского вопроса» Герцль, тридцатишестилетний венский юрист, журналист и драматург, дерзко перешагнул через двухтысячелетнюю «святую» веру евреев в приход Мессии, который вернет нам Эрец- Исраэль, и заявил, что нечего больше ждать милостей у других народов и жить приживалами в странах рассеяния, пора своими силами создать собственное государство. Для этого, предлагал он, нужно сначала получить у великих держав гарантии нашего права на создание своего государства, а затем организовать переселение туда всего еврейского народа. Для переговоров от имени всех евреев мира с правительствами великих держав Герцль предложил создать международное «Еврейское общество», а для переселения миллионов евреев и строительства нового государства – «Еврейскую компанию», которая соберет на это деньги со всего еврейства и еврейских миллиардеров.